#74

[Legenda17Fest]

Тарасов/Харламов
Харламов случайно косвенным образом узнает, что А.В. его хочет. Сначала не верит, потом верит и ужасается. А.В. не делает никаких поползновений, но в душе Харламова появляются и исчезают разные чувства - от ужаса и отвращения до принятия и осознания собственных аналогичных желаний. В конце крайне неловкий разговор для обоих, ведущий к ХЭ.

Вопрос: хочу исполнение!

1. +		31	(100%)
Всего:		31

@темы: выполненная заявка, Тарасов/Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов

Comments

[Гость]

Эдема, извините, не заметила=( "А дальше" -- мы работаем над этим)

[Гость]

Красиво и очень тонко, автор. Кажется, заявка затрагивает какую-то личную тему. У меня, впрочем, тоже. Спасибо вам еще раз.
жду.
з.

[Гость]

Гость, верно, заявка получилась личной, интересный опыт, когда проживала, пусть и не с такой силой, метания Тарасова. Вроде давно было, ан нет: всколыхнулось, вспомнилось)

[Гость]

у кого такого не было в той или иной мере(
простите, что я так сухо, кратко - умей я писать, тоже была бы автором. но у меня даже комменты плохо выходят.
з.

[Гость]

Заказчик, знаете, я сто раз говорила и еще столько же, наверное, повторю: неважно, какие именно слова подбираются первым импульсом и насколько они корявые, угловатые, неказистые, не те, неэмоциональные, что там еще обычно думается) Неважно даже, если это вообще не слова, а междометия и смайлы, в реальной жизни -- еще мимика, жесты, улыбки, выражение глаз. Они искренние. Этого вполне достаточно)

Автор.

[Гость]

часть вторая, первая половина

***
Запутаться в откровенной тарасовской подаче и вправду не получается, потому что паутина, сплетаемая вокруг них двоих, имеет совсем другой окрас: не ночных сдерживаемых слов, которые все равно прорываются сквозь плотину, а слов тщательно взвешенных и продуманных фраз. Ну или чьих-то импульсов, это у них и вправду семейное.

Явление мамы к стадиону и ее попытка достучаться до Тарасова − унизительнее некуда. Как будто ему все еще восемь, за чужими юбками прятаться, своего мнения не иметь. А мама старается как может, как лучше. И из окна автобуса он видит, что Тарасов тоже это понимает, и то, как тренер смотрит на Бегонию снисходительным взглядом, в котором она за эмоцией решительно не видит подтекста "я все это прекрасно знаю, но − не могу, извините" − только дополнительное напоминание о том, что разговор Тарасова с Кулагиным все же имел место быть.

Хлопнув дверью − подальше от тех, кто за тебя все решает, ах, черт, и на стадион тоже нельзя, там тоже решают, − он натыкается на Балашова, совершенно случайно припарковавшегося именно у их подъезда, и без раздумий соглашается узнать, зачем тот "по его душу". Сейчас ему все равно, кого слушать.

Он едет в машине и краем уха ловит реплики Балашова, одновременно с этим на усиленной громкости прокручивая в голове вчерашний разговор. Все эти тарасовские "хочу", "спать с ним", "видеть утром", "сам шел", "возвращался".

Вне контекста это просто слова, обычные, человеческие, из книжки. Не трогают тебя, пока ты не тронешь их, пока ты им не поверишь. А вот в контексте − это совсем другое дело. Впрочем, и в нем тоже можно не опасаться, что слова внезапно оживут и обрастут щупальцами: по словам Кулагина, эта часть жизни Тарасова происходит у того в голове, вот и пусть происходит. Тренер вроде бы и сам понимает, что о таком никому нельзя. Не то что говорить, думать даже.

А у него будет происходить своя жизнь, в которой подслушанному разговору просто не будет места: Тарасов явно не настолько отчаялся, чтобы как-то свой интерес выказывать, не заметил бы, если бы не услышал. Валера вообще не может представить, чтобы эта внутренняя жизнь, в голове, только в голове, когда-нибудь сломила такого человека, как Тарасов. Люди должны быть сильнее своих слабостей.

И все же перебирать эти слова интереснее, чем пытаться разбираться в том, почему Эдуард Михайлович с таким упорством, достойным лучшего применения, за ним хвостом ходит. Лестно, конечно, но что-то здесь не то.

− Ах, какой ты гол впечатал с Фирсовым и Викуловым, фантастика, это шедевр, − долетает до него, и Валера, наконец, окончательно формулирует для себя, почему не верит этому человеку. Все дело в этом "ах" и прочих восхитительных словах в его адрес с показательной жестикуляцией, а ведь он еще не легенда. Если отбросить гордость и включить самооценку, то да, потенциал есть, но над ним работать надо. Не все игры вытягиваются на себе, это он умом-то понимает, умом − да, а вот руками нет, так, может, пора отвыкать от Чебаркуля? Ведь это − прошлое, а жить надо настоящим. И учиться взаимодействию.

Да уж, взаимодействию с тренером теперь тоже придется учиться. Заново. Пусть только и с его стороны: Тарасов ведь не знает, что он знает, что... и не узнает.

− Валер, что происходит? Ну почему он опять тебя отстранил? − тон представителя ЦК партии меняется с восторженного на заботливый, одновременно с этим машина дергается в сторону, видимо, объезжая что-то. Полегче на поворотах бы.

Балашов все не устает сыпаться комплиментами − профессиональными, конечно, иначе для откровений последних дней это было бы уже слишком: про потенциал, про манеру игры, но за ними.. за ними будто другое: "слушай, как я тут перед тобой распинаюсь, и вспомни об этом, когда я наконец скажу, зачем".

Самое прекрасно в этой поездке то, что диалога от него не требуют. Только грамотно закладывают кирпичики: ключевые слова"Тебе надо уходить в другую команду", "Бобров", "Спартак" − в расчете на долгосрочное строительство .

− Вот как можно тебе не давать играть? − голос показательно взвивается ввысь, акценты точны, но расставлены "в лоб"... и тут же, следом. − Надо нам с тобой в спорткомитет заехать и рассказать там про всю эту ситуацию, − вот она, воображаемая стена из кирпичиков и нарисовалась. Какие-то терки у этого Балашова с Тарасовым, вот почему он к нему так клинья подбивает: помощи хочет. То ли своих ресурсов не хватает, то ли нужен кто поближе к тренеру, а у Балашова явно возраст уже не тот − в хоккеисты метить.

− Люди здоровье подрывают, уверенность в себе теряют из-за этого самодура,− вот теперь можно и неприкрытый наезд на Тарасова выказать, стена уже есть, осталось крышу установить.

И, кажется, по подсчетам Балашова, где-то на этом моменте он должен, наконец, проснуться и вслух согласиться с осуществляемым планом строительства. Может, еще и свои варианты по доработке предложить. Валера молчит, и установка "надо рассказать" продолжает длиться, на ходу набирая обороты.

− А ему что? Он других набрал, а вас − за бортик.

Это кого же "вас", Эдуард Михайлович? Вы о ком так печетесь, ну не обо мне же, да, вы были на тренировках, однажды мы с вами даже разговаривали, но это тем более дико, что вы ко мне сейчас так относитесь, будто лично вашего близкого человека ломает изверг Тарасов.

− Но по сути я прав? − спич о сталинистах Валера благополучно пропустил, так что смотрит на Балашова просто, в упор: ничего я вам не скажу, не соглашусь и не поспорю, считайте, что Харламов слишком юн для ваших игр и лелеет в себе обиду на тренера. Большую такую, двумя руками не объять, а причин там столько, что вам неинтересно, вам же сам факт нужен. Факт − есть, а его подача... не вы один театральными навыками страдаете, я тоже могу словно неохотно отвести глаза. Сработало, удостоверились? Что вам еще нужно? Я ж и взгляд могу сделать попечальнее, только отстаньте. Сейчас − отстаньте.

− А насчет "Спартака" или "Динамо" ты крепко подумай, − Балашов находит в его нарочито безысходном взгляде какое-то подтверждение, сам себе кивает и грамотно разговор сливает.

Выходя из машины, Валера вдыхает полной грудью. И чувствует, что последние десять минут не дышал − так. Свободно, без боязни вдохнуть лишнее.

Надо Балашову сказать при случае, чтобы освежитель в машине поменял, воздух там спертый донельзя.

До тренировки у него ожидаемый недопуск. Когда Тарасов проходит мимо него, даже не поворачивая головы, а потом, будто только заметив, разворачивается, Валера вдруг готов сорваться с места и бежать на лед. Готов поверить, черт возьми, что просто переутомился накануне, комнату разломал, сил не осталось, вот и уснул там же, на уцелевшем диване, а, раз крушение надежд и мебели было связано с Тарасовым, то и приснилось вот такое. Правдивое, только вот на момент рваного сна, а к реальности никакого отношения не имеющее.

Но тренер только насмешливо констатирует:

− А, Чебаркуль. Ну, посиди пока, мне ребятами заниматься надо, а с тобой неясно еще, что делать.

И Валера понимает, что ему все-таки с этим жить.

[Гость]

часть вторая, вторая половина

Тренировка без его участия заканчивается, Гусь пытается было затащить его в их веселую компанию, но натыкается на смурной взгляд и решает, что лучше не трогать. Все-таки очень чуткий у него Гусь, можно и вслух не произносить "не кантовать", достаточно повесить табличку на лбу. Знающие прочтут, а на остальных все равно.

Тренировки нет уже сорок минут, но он все не уходит, вертит клюшку в руках, на лед поглядывает. Но просто так сидеть − уже насиделся, и, раз в одиночку на стадионе делать нечего: команды нет, тренера тоже − то Валера просто отрабатывает элементы, которым учит других Тарасов, и все ждет чего-то: окрика, участия, напоминания, чтобы прекратил... вот только сейчас некому сказать ему "молодой человек, а что вы там делаете?"

Поэтому, загоняв себя до полного изнеможения, Валера уходит со стадиона, с каким-то затаенным страхом почти пробегая дверь тарасовского кабинета, под которой опять колеблется свет, чтобы не затормозить и не услышать еще чего-нибудь ненужного. Хотя что-то ему подсказывает, что вагоны с горчицей не могут переворачиваться на одних и тех же улицах вечно, да и Кулагин сегодня рано ушел, не будет он с Тарасовым в его кабинете полуночничать и разговоры вести.

Девочка из Мурманска "сто слов в минуту" возникает в его жизни во второй раз, и Валера считает это удачным совпадением. Ира красивая, интеллигентная, к тому же человек интересный и упорный, вон как за свою пересдачу уцепилась.

− Все делать честно ну и научиться быть счастливым, − легко озвучивает она то, во что он очень хотел бы верить. Особенно во вторую часть.

− Не могу, − признает Харламов, и почему-то перед ней это совсем не стыдно.

− Ну, можете или не можете, это же только вам решать, − пожимает плечами простая девочка, у которой все просто получается.

И Валера, среагировав на знакомые слова из детства, понимает, что надо делать.

Надо устраивать себе самопальные тренировки. Хватит, хватит уже сидеть, в чем-то сомневаться, в себе сомневаться: Тарасов может не допускать его до плановых со всей командой, но устранить со льда сможет только вместе с устранением из команды.

Дни проходят быстро, в памяти остаются только вечера. Один на поле, ведро вместо ворот, куча шайб по плоскости поля. Забить как можно больше, под как можно более изощренным углом, работать, работать, работать. Устал − ведро убрал, на верхний ряд трибун поставил, пошел домой: отсыпаться. А утром все по-новой. Так и живешь от вечера до вечера.

В один из таких вечеров Валера внезапно, подняв голову к потолку и совершая круг по стадиону − отвлечься, дать глазам отдохнуть − натыкается взглядом на тень возле угловой трибуны. Тень тут же исчезает, но Харламов уверен, что ему не померещилось: Тарасов наблюдал за ним в полутьме. Интересно, в который раз? И зачем? Делать ему, что ли, по вечерам нечего? Или замещением занимается? Очень может быть.

А еще этот его взгляд из темноты... пробирающий какой-то, под ним чувствуешь себя неловко, как будто в тебя заглядывают так глубоко, что неясно, вынырнет ли заглядывающий и останется ли водоем неприкосновенным после такого зрительного вмешательства.

Утром Валера никак не дает понять, что знает о том, что тренер видел его тренировки. А вечером, украдкой, все ищет взглядом эту тень, чтобы придумать себе новую причину недолюбливать Тарасова: сидит, наслаждается, может быть, даже представляет, что он, Валера, сдастся, и сам уйдет из команды, раз перспектив нет. Уйдет − и решит обе тарасовские проблемы сразу: и как себя держать подальше от игрока, и как не давать тому строить свою стратегию "один за всех" на льду.

Но тени нет.

Нет ее и на следующий вечер. И через вечер.

И только через четыре дня, когда Валера перестает искать поздних и ненужных зрителей на трибунах, он замечает ее снова, замерев на льду, поправляя развязавшийся шнурок у конька, надо было потуже завязать, черт, а теперь перевязывать, и вот тут, краем глаза − знакомое движение на угловой трибуне. Значит, отстранить отстранил, а наблюдать ходит.

− Анатолий Владимирович! − окликает он тренера, и видит, как тень застывает на границе сумрака и света. Но не исчезает, только комментирует спокойно:

− Закончишь тут упражняться − зайди ко мне в кабинет.

Естественно, толкового продолжения тренировки после этого не выходит, Харламов топчется у двери уже через десять минут, переодевшийся и готовый узнать, что от него понадобилось Тарасову.

А, может, он сейчас скажет, что все, завтра снова в строю?
А, может, хватит мечтать?

Валера решительно толкает дверь, чтобы не мечтать.

− За разъяснениями пришел, − не спрашивает, утверждает тренер, который очень кстати сидит лицом ко входу и имеет прекрасную возможность оценить, как у него округляются глаза.

− Вы же сами сказали зайти.

− Сказал, − легко подтверждает Тарасов. − Любопытно было, сколько это еще будет продолжаться. Надолго же тебя хватило, молодец. Я думал, сразу в кабинет примчишься тогда, громить тут все, права свои отстаивать.

− Вообще-то... − начинает Валера и прикусывает язык. Ну что ты ему сейчас скажешь? "Вообще-то я и примчался, но послушал вас с Кулагиным и решил, что с визитом можно повременить?" Или "Вообще-то я пришел за разъяснениями, вот только по другой тематике, и не слишком уверен, хочу ли я их слышать?"

Он чувствует, что к щекам приливает жар. Очень удачно, что Тарасов списывает это на стыд:

− Значит, было желание. Надеюсь, сейчас оно поутихло? Мне мой кабинет дорог как память.

Валера качает головой и пробует натянуть на улицу виноватую улыбку. Не получается: Тарасов от нее и без всякой клюшки отмахивается:

− Я смотрю, делать то, что велит тренер, у тебя по прежнему не получается, − и вновь это не вопрос: утверждение, даже немного ерническое. − Я что сказал? Сидеть и смотреть.

− Я сижу, − огрызается Валера, по инерции несясь в атаку сломя голову, даже не дослушав. − Всё время тренировки. Сижу, слежу, разве что не записываю. А время после − оно мое личное. Если нельзя стадион занимать − раньше надо было говорить.

− А сейчас что? − вопрос, в котором самая толика любопытства. И Валера трактует ее не как проявление заинтересованности, а как подтекст "Ну и что ты будешь делать?"

− А сейчас вы меня отсюда не сгоните, − твердо говорит он, смотря прямо в насмешливые черные глаза, забывая даже причину, по которой с того вечера так открыто в лицо Тарасову не смотрел, боясь того, что может прочитать в ответ. − Ночью буду приходить, дубликат ключа сделаю, инвентарь убирать будете − со своим ведром приду... − его несерьезные угрозы, в которых дикой обиды больше, чем предостережения, прерываются посторонним звуком. Но не сухим и ломким, и не звучным, Харламов даже не сразу понимает, что звук и вправду исходит от Тарасова, потому что до этого момента Валера ни разу не слышал, чтобы тренер смеялся. А сейчас Анатолий Владимирович не просто смеется − он хохочет. В голос. Абсолютно не стесняясь ни того, что не положено так − радостно, безудержно, неприлично даже как-то − ни его, Харламова.

− Чебаркуль со своим ведром, − отсмеявшись, выдыхает Тарасов. − Я прямо вижу, как ты с ним по улицам идешь. С ним и с клюшкой. Ночью не разберешь, то ли хоккеист, то ли дворник, то ли просто бандит. Нет, на такие крайние меры я пойти не могу: поколотят еще впотьмах, перепутав.

− Тогда выпустите играть, − предлагает Валера как нечто естественное.

И веселье тренера пропадает, уступая место цепкому взгляду.

− Я сам решу, когда выпустить, − напряженно выдает тот, среагировав на просьбу как на ультиматум, хотя Валера ничего такого туда не вкладывал... ну, может быть, чуть-чуть. − Понимаю твое настроение, но ты еще не готов. Через два дня матч в Ледовом дворце, может быть, там... Хотя нет, не думаю, условия не те, да и ты опять шайбу вести начнешь, никому не передавая: моя − значит моя.

− Анатолий Владимирович, − возмущенно начинает Валера, собираясь сказать, что если Тарасов считает его таким бараном, то напрасно.

Неизвестно, считает ли так тренер на самом деле, закончить предложение Валере не дают:

− В общем, Харламов, установка прежняя: посиди пока. На вечерние собственные тренировки даю добро, на ночные, извини, нет. Ночью спать надо. Ну или не спать, но уж точно заниматься вещами, к хоккею отношения не имеющими, − какое-то странное, не до конца сформировавшееся выражение лица Тарасова исчезает раньше, чем Валера находит ему подходящее прилагательное. − А ты иди, ночь уже. Иди, а то от грохота твоих шайб о ведро я думать не могу. Только распустишь команду, только пойдешь к себе в кабинет, а тут каждый вечер одно и то же: бьет и бьет, пока не успокоится. Иди, Валер.

[Гость]

спойлер для заказчика

Надеюсь, заказчик в дальнейшем не возражает против Балашова и его адресных обид к Тарасову по поводу сына (все-таки треть стертого текста по другой заявке явилась во сне и напомнила о себе).

[девочка Ив]

Гость, безумно интересно, как они дальше.
Ааа, я не умею давать внятных комментариев по ходу выкладки, вы просто пишите!

[Гость]

Грациозный Юнкер, вы умеете разбивать ими выкладку)))
А дальше будет веселее.

[девочка Ив]

вы умеете разбивать ими выкладку)))

Гость, потому что не умею вовремя обновлять страницу

А дальше будет веселее.

[Гость]

Грациозный Юнкер, это еще что: у меня телефон не умеет ставить точку в графе "анонимно (гость)", во всяком случае, с первого раза, потому ночью, выложив, апдейтишь и видишь, что ничего не анонимно) И стираешь, пока никто не.

[Полтора метра.]

Господи, автор, я несла вам тонну сердец, но это было слишком тяжело, и они рассыпались по дороге.
Признаюсь честно, поначалу Тарасова мне было мало. Но в финале вы настолько восполнили отсутствие его в первой половине, что я рассыпалась в зефир. Потрясающий Тарасов и потрясающее неописуемое выражение его лица в последнем эпизоде.
+ Порадовали отголоски заявки про вытуренного из команды сына Балашова - хорошая заявка, да.

[Гость]

Полтора метра., дорога, устланная сердцами, это любопытно)

Но в финале вы настолько восполнили отсутствие его в первой половине, что я рассыпалась в зефир.

Отлично.

[Гость]

У вас удивительно разумные Валера и Тарасов. Рефлексирующие. Спасибо за них. И за то, как вы умело вписываете все в канон.
Разрешаю и даже прошу разворачивать любые линии с любыми персонажами. Мои заявки они вообще на очень большую фантазию)
Мне больше всего понравились две фразы почему-то - про грузовик с горчицей и про свое ведро)) Точнее, про ведро весь разговор, потому что у меня была реакция, как у Тарасова)
з.
хочу дальше)

[Гость]

Гость, стараюсь. Это пока все канонично, дальше с какого-то момента пойдет развилка.

Мне больше всего понравились две фразы почему-то - про грузовик с горчицей и про свое ведро)) Точнее, про ведро весь разговор, потому что у меня была реакция, как у Тарасова)

Ну, про грузовик -- это моя любимая фраза на описание любых неприятностей, ей уже лет пять так точно.
А про ведро -- сама хохотала, когда писала)

Будет)

[Гость]

а я только про грузовик с мороженым знаю. оптимист я.
з.

[Гость]

Гость, повезло вам)

P. S. что-то я как-то поторопилась сказать, что дальше будет веселее.

[Гость]

часть третья, начало

"Иди, Валер" − пойманной птицей бьется у него в голове весь путь из кабинета до дома, четыре слога, а, оказывается, даже два слова, составленные из них, могут иметь свой собственный ритм. Невеселый такой ритм, хотя где-то на уровне понимания вполне естественный − ясно же, что Тарасов всеми силами старается с ним не контактировать. И после разворота Харламова в сторону скамейки у того даже вроде как начало получаться. Недолго, правда: номер семнадцатый вернулся, чтобы по вечерам системно долбить шайбами по мозгам. То есть это Валера думал, что бьет по ведру, оказалось, что оно − только проекция, а полет продолжается дальше, намного дальше.

Кусочно вспоминается ломаный английский, кажется, там была подходящая фраза "far you could ever imagine". Или нет, сравнительная же степень, значит, "farther you could ever imagine"...

Какой, к черту, английский, тут и русского-то для описания не хватает, а заимствования вообще не помогут.

Цепочка проста, как вертолетики: когда упражнение проделано уже сто пятьдесят раз, крутишь их на автомате, не вкладываясь, не думая, зачем. Если за ведром видно Тарасова, можно ведь продолжить и дальше, за самого Тарасова − к той части его жизни, в голове, не для всех, даже не для него самого .
И вот по этой самой части чуть ли не сразу после разговора в кабинете − шайбами. Прицельно.

"Ну и черт бы с ним, − злится Харламов, когда цепочку больше некуда продлевать, когда дальше, за конечным найденным элементом − что-то настолько масштабное, что лучше не трогать, не трогать форточку, а то захлопнется и стукнет по раме, реагировать придется. − Не сидел бы в кабинете, никто же слушать не заставлял. Или это мазохизм такой: дальше − ближе − дальше?".

Как маятник: вперед − назад, до точки равновесия еще неизвестно сколько оборотов, да и потом шарик еще долго колеблется на нити почти на одном месте, не зная, в какую сторону отклониться на незаметные значительные миллиметры.

Или качели: вверх − вниз, смеешься, летишь, живешь, а останавливаться все равно придется, вспоминать придется, с площадки уходить.

Или витки спирали: приближение − удаление от оси, все это уже было, все это еще будет, но не так. Неправда: именно так и на том же фундаменте, сколько себе ни ври.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим, − из ниоткуда всплывает строчка, Валера не знает, то ли услышал где, то ли вычитал, ну не сам же изобрел, в самом деле.

Кто-то раскручивает спираль,
кто-то − просто в сторонке следит за этим...

Он явно переобщался с Ирой, хотя когда успел только: сюда так и просится рифма.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим, наблюдающих даже немного жаль: треснет пружина по лбу − тогда заметят.

Неоригинально, и плоско, и явно что-то не то с длиной строк, ну и ладно, он рифмы плести не умеет и учиться не собирается: зачем? Хотя даже смеяться над сочиненной глупостью не хочется: первая часть не вяжется со второй, паззл не сходится, и, несмотря на бесперспективность этого занятия, рифму и смысл все же хочется найти.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим: есть особый чужой хрусталь, что не бьется до самой смерти".

Ну и о чем это? Никто вроде умирать не собирается, ему еще жить и жить, а Тарасов... а что Тарасов. Хрусталь, то же мне, скорее, сталь. Или металл. Вот, кстати.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим: вот таких, у которых в словах − металл, не так часто выходит встретить".

Да ладно. В словах − металл, в глазах − сталь, и вообще из камуфляжа − бронежилет и огнеупорная маска на лице − в тех или иных вариациях − сколько угодно, только на улицу выйди. И найдешь или хамов, умеющих подать себя в единственном раунде, или истериков, нацепляющих бронежилет по случаю и без оного, или крайне интригующих личностей, у которых за панцирем, за броней − нет ничего: пусто, чего ради стены ломались, неясно.

А тебя, Валера, будь честен, восхищает выдержка этого человека. Во всем, даже по отношению к тебе. Ты, конечно, не стал вдруг для Тарасова центром вселенной ( "в голове", − напоминает себе он спасительные слова, пока может, − "только в голове"), но, согласись, почти не реагировать на внешний напоминающий фактор и только вот так, мимоходом, про шайбы, не тебе даже, себе под нос, и все равно, что вслух, ты не должен быть услышать и понять − не должен.

"Да какое мне дело до его фантазий?" − вступать в спор с самим собой − занятие нудное: все равно выиграет или лучшая часть тебя, или худшая, но он все же ведётся: спорит, аргументирует зарифмованно, на волне с начальной строкой и вроде бы на сей раз даже удачно.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим, потому что стара мораль "мы за чужие фантазии не в ответе".

Ну, конечно, очевидное обыденное, просто о главном. Опять неоригинально, но об актуальном, ничего не скажешь. Не в ответе же? Не в твоей же голове, в чужой?

Вот только на языке вертится уже совсем другая строчка.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим, тот, кто сколько бы раньше себе ни врал, за уклонение от услышанного − в ответе.

Чертовы стишки.

Чертов Тарасов со своей спиралью, маятником, с ответом за прирученных, неприрученных, услышанное и черт знает, за что еще.

Это он-то в ответе? Он? Да Валера жил бы еще лет сто и без этого знания, без Тарасова, без того, чтобы с ним это происходило!

"А оно разве с тобой происходит?" − вдруг ехидно звучит где-то на периферии сознания, знакомыми усталыми интонациями звучит. − "Не потому ли ты здесь рифму подбираешь уже десять минут, причем заведомо не о том, чтобы не думать, почему тебя вообще так задела эта тема? Именно потому, что не с тобой. Как будто байку услышал про какого-то другого Валеру Харламова, на которого по-особому смотрит тренер.
Если говорить о фантазиях, у кого их нет. Разноплановых, от домика у моря где-то за границей, личного особняка и симпатичного обслуживающего персонала: исключительно шатенок, исключительно высоких и во всех смыслах выдающихся − до постыдных ночных мечтаний вроде секса втроем или в необычной пикантной обстановке, когда горячим и влажным, когда вот-вот застукают, когда резко и коротко, потому что от этой прерывистости, без долгих прелюдий, без нежного и неторопливого, хо-ро-шо. Обоим неописуемо хорошо".

Валере приходится резко глотануть ртом воздух, потому что улица − явно не лучшее место, чтобы вспоминать свои сны.

[Гость]

часть третья, продолжение

А знакомый тембр продолжает звучать внутри, и можно даже не пытаться закрывать уши, только удивляться изощренности собственного подсознания, выбравшего для выволочки или урока разжевывания неусвоенного материала именно этот голос, от которого такие слова и вообще столько слов за раз − жутко.

"А ты все ходишь и стоп себе думаешь, ну когда же. Когда же появится то, о чем упоминал Кулагин, о чем сам Тарасов говорил, срываясь на шепот, когда оно хоть как-то проявится. Взгляд ведь − это не то: мало ли, о чем человек, глядя на тебя, думает, что из этого тебе кажется, что − на самом деле есть. Стык трактовок и вероятностей по такой эфемерной материи − и говорить не о чем. А ты ждешь и боишься действия. Что руку на плечо положит привычной тяжестью, как тогда, в матч " меньше минуты", что коротко приобнимет за плечи ну или вон хоть по голове потреплет... какие еще действия обычной поддержки, в принципе возможные от Тарасова, теперь можно трактовать двояко? Чтобы было, на что среагировать, если не вслух, то хотя бы молча "ну, вот оно". Среагировать и частично для себя тему закрыть.

А Тарасов только смотрит непривычно, и то, не знал бы − не заметил. Никакого скрытого подтекста или тайных желаний в его взгляде не высвечивается, просто: чуть более цепко, более внимательно, чем обычно. Получается, Валера, что тебе больше всего хочется и одновременно с этим − более всего не нужно − чтобы Тарасов свою заинтересованность проявил. Ты бы определился, чего от человека хочешь.

" Чего ты от мальчика хочешь, Толь?" − рефреном − абсолютно неуместный кулагинский вопрос, и интонация при том такая, что ему-то, Борису Павловичу, ответ давно не нужен, ответь себе.

Хорошо, что Кулагин не ему этот вопрос задал, ежась от налетевшего ветра думает Валера. Хорошо. Потому что сейчас он бы не ответил. А "не знаю" Бориса Павловича бы вряд ли устроило.

Два дня до матча Харламов даже не слишком усердствует, подсознательно ожидая, что развязка для него наступит раньше, чем случится этот самый матч. За сутки. За полдня. Ну, хотя бы в конце последней тренировки с наставлениями, Тарасов же не может оставить все так неопределенно, когда вместо тебя − натянутая струна: отпусти ее − и отдача будет такая, что лучше бы начал отпускать заранее, медленно, постепенно.

Но тренер молчит. И Валера уходит домой, зная о завтрашнем дне не больше, чем накануне.

В раздевалке, сидя напротив Тарасова, пока все настраиваются на предстоящую игру, он долго не может поднять на тренера взгляд, потому что уверен − убежден, ни секунды ни сомневается − что теперь-то прочтет на лице Тарасова ответ, играть ему сегодня или нет. Анатолий Владимирович ведь не сказал тогда "нет", он сказал "не думаю". Валеру абсолютно не интересует, что тренер не думал тогда, но ему надо − вот сейчас, пока еще не там, не на льду − надо знать, как ему дышать. В ожидании короткого хлесткого "Смена!" или же спокойно, с умеренным азартом стороннего зрителя¸ у которого вместо экрана телевизора просто чуть более комфортные условия поближе к реальности − место в первом ряду.

Когда он все-таки смотрит на тренера, взгляд того абсолютно нечитаем, будто смотрит не на чего-то ждущего номера семнадцатого, а вон на стенку за спиной. Не видит там ни черта, а потому и задумываться не о чем.

− Лады, − коротко хлопает Тарасов, и они по полученной отмашке к началу движения всей гурьбой вываливаются на стадион. А дальше потоки расходятся: кто на лед, а кто − на скамейку. Валере не надо напоминать, куда двигаться: в клуб "ожидающие вместе" он идет сам.

Харламов вяло следит за расстановкой на поле: игра еще не началась, они просто круги накатывают, а мысли о том, что тренер − человек еще более непредсказуемый, чем казалось, звучат гораздо интереснее мельтешащих по полю игроков, среди которых тебя нет.

"Сказать ему, что ли", − в который раз за последнюю неделю думает Валера. − "Пусть отправит обтираться обратно в Чебру, хуже все равно уже не будет, а лучше − лучше он сам не дает, дело даже не в этих его причинах, просто не верит, не верит и все тут. Как тогда, когда с первым самолетом − сюда, потом на машине, чтобы быстрее на стадион, а в ответ "Ты − в ЦСКА? Действительно, глупость страшная". И ведь даже не спросишь, сколько еще шайб, сколько удачных голов, сколько выигранных матчей случится прежде, чем на тебя посмотрят... не с уважением, конечно, но хотя бы не как на глупость страшную, непонятно как в команде случившуюся".

− Приготовились, Михайлов. Петров, − пауза в полторы секунды, Валера даже не успевает ее прочувствовать, только слышит свою фамилию и видит короткое решительное движение − пальцами по бортику. − И Харламов.

А... а как же "глупость страшная"? Это первая реакция, но долго удивляться ему не дают.

− Валер, алё, − привлекает его внимание Гусь и указывает глазами на стадион. Но он все не верит. А вот тычку в бок − очень даже верит. − Чего спишь, на лед!

И вот Валера у бортика, вместе со своей новообразовавшейся тройкой, а Тарасов все не смотрит в его сторону, никак не дает понять, что только что в обособленной вселенной, включающей в себя всего двоих, сделал заявку на возможность чуда. Не предупреждая, без подготовки, как и положено, наверное.

− Смена! − звучит долгожданное слово, именно так, как и ожидалось: коротко, сильно, безвозвратно.

Вот так вот − на льду, под взглядами сотен людей − у него уже давно не было. Впрочем, "так", будто на момент перемахивания через бортик ему прицепили дополнительную пару авторских крыльев, у него не было вообще никогда.

Валера чувствует, как из него выхлестывается энергия, как все часы на скамейке, пересиженные, ненавистные, разом отходят на второй план, уступая место единственной задаче − доказать, что не зря на лед выпустили. И Харламов ведет шайбу, неуловимо быстро, уклоняясь, избегая соперника, видя только ее мельтешение по льду, видя ее саму и никого больше: ни своих, ни чужих.

В следующий момент он уже распластан на льду и почти слышит сашкино досадливое "Вот же черт". Ну или что-нибудь похожее.

Падать не больно. Обидно, потому что после того отстранения и подбора новой тройки облажаться не хочется. Не хотелось. Миссия провалена: уже.

[Гость]

часть третья, хвост продолжения

Харламов поднимает глаза − Михайлов стоит над ним, замерев, на одну секунду замерев, и, кажется практикуется в невербальных диалогах, потому что иначе как "Ну что, Валер? Опять все сам?" он этот взгляд расшифровать не может. За спиной Михайлова чего-то же ждет Петров.

Секунда проходит − и слаженная двойка приходит в движение, отдаляясь к границе поля, а Валера все лежит и сшивает картину мироздания, которая все-таки порвалась.

Не вытянуть в одиночку: необходимо взаимодействие с другими игроками.
Да и ты опять шайбу вести начнешь, никому не передавая: моя − значит моя.
Смена!
Тройка не работает, команды нет.

Но ведь это не та тройка! Это не Фирсов и не Викулов, тебе подобрали новую комбинацию, а ты − опять...

Так какого черта ты лежишь? Встал, зубы стиснул − и вперед, взаимодействие налаживать. Что, вести шайбу втроем − это такая непосильная задача? Да, обводка будет зависеть не только от тебя, но ведь передачу по-разному разыграть можно.

"Ты хочешь жить?" − надрывается у него в голове собственный голос, и кажется, что под ногами − холодный морозный воздух, а не лед, а в руках − провод, который сам же и раскачиваешь, добиваясь ответа не только от Гуся. − Ты жить хочешь?

Да. Да, черт возьми, да!

Ну так иди и делай.

И он встает. Несется вперед, в гущу событий, но не за шайбой, а к своей тройке, чтобы завершить ее, чтобы закольцевать комбинацию. Михайлов с Петровым обмениваются молниеносным взглядом, а потом каждый из них по отдельности кивает ему с короткой улыбкой − "не сам, значит".

С этой тройкой получается намного лучше. Они и самом деле звенья одной цепи. И, разыгрывая шайбу, обходят других игроков как пятилеток. Геометрия на льду меняется с молниеносной скоростью − треугольник, линия, спираль, вытянутая спираль, снова треугольник, Валера и не представлял, что можно так − на одной волне, когда остальные два игрока − не обуза, а продолжение себя, как дополнительная пара рук или еще одна пара крыльев.

Ускорение нарастает, цель все ближе, вратарь пытается защитить, перестроиться, закрыть собой все, чтобы даже мышь не проскочила, не то что шайба, но куда там − он уверен, что успеет, что забьет, они втроем подобрались так близко к воротам соперника, что иного исхода, кроме как гола, и быть не может.

И действительно − еще не успела упасть шайба, а трибуны взрываются, толпа приходит в движение, и на этом фоне нарастающего шума − безошибочно узнаваемое сашкино "Да! Да-ааааа!".

Все.

Харламов разворачивается от трибун к скамейкам, где сидит остальная часть его команды: увидеть ребят, посмотреть на Гуся, который, наверное, честно и открыто улыбается, искренне радуясь, что его другу, наконец, повезло...

Но Валера знает, кого он ищет на самом деле.

И находит.

Взгляд Тарасова не просто довольный. Он теплый какой-то, направленный персонально на него. За таким взглядом, наверное, Валера бы и из самого Чебаркуля сюда дернул, потому что никто и никогда не смотрел на него − так. Без ожиданий, с самолично генерируемым светом, который хочется только тратить.

Он, безотчетно улыбаясь своей личной победе и немножко − оправданным тренерским ожиданиям, по инерции делает пару шагов по льду в направлении Тарасова, конек цепляется за незамеченную выбоину и тормозит эту импульсивную траекторию, неуловимо меняет ее.

Сначала приходит мысль, что нельзя вот так ехать к тренеру − на виду у всех.

Потом − что неясно, что случилось раньше: он споткнулся коньком о лед или взглядом о взгляд.

И только потом улыбка стекает с лица Валеры, как только анализирует, понимает, вспоминает, почему тренер может на него так смотреть.

Кто-то раскручивает спираль, кто-то − просто в сторонке следит за этим.
Ну так и следи, чего ж ты под пружину лезешь.

И взгляд Тарасова, задержавшийся на его лице, на этой сползающей клочками улыбке, меняется. Теперь это спокойное равнодушие, если и есть где-то там радость, то уже за тремя замками, семью печатями и вообще, Валера, ты ошибся, тебе оттуда не видно, бывает.

Секунда проходит, потом вторая, зрительный контакт все не прерывается, а на третью Харламов и сам верит то ли своему убеждающему внутреннему голосу, то ли молчаливым увещеваниям Тарасова, ему созвучным, что и вправду ошибся.

[Гость]

Если что — курсив в конце предполагается только для вечной для третьей части строчки, автор дятел.

[девочка Ив]

Аа, автор, вы охуенны!
Не могу с телефона написать внятный коммент, но знайте - вы прекрасны. И текст.

[Полтора метра.]

Гость, я не умею писать восторженные комментарии, честно.
Поэтому - это было великолепно.

[Гость]

Грациозный Юнкер, спасибо.
Ну, если будет настроение потом написать не с телефона, я бы почитала)

[Гость]

Полтора метра., то ли еще будет, там дальше Ира)

[Асмея]

Совершенно изумительный текст! Очень хотела дождаться финала и только потом прочитать, но душа поэта не выдержала, я послушала «Позови меня Небо» в исполнении Данилы и меня унесло. Вашего Анатоля Владимировича хочется обнять и не пущать, просто потому и всё. Вот спасибо Борису Павловичу, что раскрутил его на разговор, иначе бы АВ сжёг бы себя этими мыслями изнутри, а тут хоть ненадолго выплеснул… Валеру этим пламенем зацепил, так что гореть им теперь вместе, рядом и хочется верить, что до конца. Валера же одним анализом не обойдётся, он же потом действовать будет, я в него верю и в вас, милый автор, в первую очередь!
*смиренно жду продолжения, потому, что иначе никак*

[Гость]

Асмея, о, песня совершенно чудесна, ее невозможно не разодрать на цитаты) Но я все же больше люблю классическое исполнение "в оригинале": там акценты четче и рыдать не так хочется)

иначе бы АВ сжёг бы себя этими мыслями изнутри, а тут хоть ненадолго выплеснул…

И думал ведь, что выплеснул только другу, а тут еще один слушатель нашелся.
Хотя пока все равно
...и не важно по какому пути пойдешь,
одиночество будет необходимо,
в смысле - никак его не обойдешь.

(люблю я это стихотворение, рада, что на фесте оно уже звучало)

Валера же одним анализом не обойдётся, он же потом действовать будет,

Будет. Своеобразно, но это же Харламов.

[Асмея]

Автор,
Согласна в оригинале песня лучше, просто у Дани в голосе такой надрыв, что хоть в волком вой, попала под настроение и как я сейчас понимаю, настроение АВ *сама в шоке*

Будет. Своеобразно, но это же Харламов.

Это самое главное, потому, что ужасно хочется счастья. Которое для всех и даром, чтоб никто не ушёл обиженным. Ну или почти никто, как оно обычно в жизни и бывает...
В общем вдохновения вам, вы бесподобны!

[Гость]

автор, вы спасли мне всё, я с утра пыталась написать диплом за три часа, а тут ваше продолжение. тогда не было сил ответить.
вы, оказывается, еще и поэт. а Валера и в стихах умеет рефлексировать. ох, раскопает он себя и Тарасова и что там на раскопках найдется...
с любовью,
з.