#74

[Legenda17Fest]

Тарасов/Харламов
Харламов случайно косвенным образом узнает, что А.В. его хочет. Сначала не верит, потом верит и ужасается. А.В. не делает никаких поползновений, но в душе Харламова появляются и исчезают разные чувства - от ужаса и отвращения до принятия и осознания собственных аналогичных желаний. В конце крайне неловкий разговор для обоих, ведущий к ХЭ.

Вопрос: хочу исполнение!

1. +		31	(100%)
Всего:		31

@темы: выполненная заявка, Тарасов/Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов

Comments

[Гость]

Слов много, на момент первой части - уже за 3000, сколько будет в итоге, одному Кулагину известно, он у автора на полставки вдохновителем подрабатывает)

Кто летал и кто падал

часть первая

Он давно не появлялся на стадионе так поздно. Хотя "давно" − это, конечно, субъективные ощущения, весьма далекие от реальности. Когда постоянным зрителем был без права не то что на лед, хотя бы на тренировку, когда спичечный коробок на трибуне вместо шайбы, когда с трибун спускали только затем, чтобы показать: недорос, рано, рано, рано, тебе сказали, посиди пока. Когда практически сросся с сидением, штаны от безделья протер, клюшку порой стало хотеться приложить не к шайбам, до которых не допускали, а к Тарасову, который вертелся рядом, оглядывался, комментировал в своей обычной манере, − выпустили, чтобы не залежал. Но, видимо, полуфабрикат должен находиться в какой-то промежуточной стадии − еще не протухший, но при этом достаточно заветрившийся, а с последним были проблемы.

Потому опять все по-старому − "ты пока еще на скамейке посиди". И под этим вердиктом − ряд объективных причин: "тройка не работает", "команды нет", "Фирсову и Викулову не подходишь", а на деле и в глазах − совсем другое, что-то личное, сильное своим отрицанием, как будто не верят в тебя, тебе не верят, хоть тридцать четыре шайбы за сезон, хоть из Чебаркуля в Москву по первому свисту, хоть немыслимый гол в ворота на последних секундах.

Поэтому сейчас он здесь. Дома комната уже разгромлена, но ожидаемого удовлетворения это не принесло. И он даже знает, почему: в комнате не было тренера. Некому было претензии предъявлять, некого спрашивать и не до кого доносить, что так нельзя. Что если сорвали в Москву, то не держите на скамейке, что в Чебаркуле было ужасно: скучно, немыслимо противно сушить игры и ждать, что за самоуправство и настоящую игру прилетит от местного номера девять с подпевалой, − но там он хотя бы играл: выходил на лед, сначала за одной шайбой, а потом − бить собственные рекорды, чтобы оживить этот город, чтобы болельщики перестали ходить на хоккей как комиссия на экзамен: знает на хорошую оценку − и достаточно, большего не надо, трется команда посредине турнирки − ну так и правильно, всегда же было.

Так что Валера просто дойдет до двери, толкнет ее − знает ведь, что Тарасов вечно в кабинете полуночничает − и задаст один вопрос. Или несколько. И постарается не разгромить при этом и его кабинет тоже, хотя и очень хочется.

Увы, с намеченным планом действий приходится расстаться уже на первом пункте. Он еще не доходит до двери, а уже слышит голос Кулагина и понимает, что дверь толкать не придется, потому что выяснять отношения с Тарасовым при Борисе Павловиче... ну уж нет. А пока можно подождать, уйдет же когда-нибудь Кулагин, ночь на дворе, а ему на другой конец города пилить. Подождать и послушать заодно: любопытство ему не чуждо, а из-за приоткрытой двери все прекрасно слышно.

− ... никогда не говорили, что бывает, когда скрученную пружину разворачиваешь? Можно без глаза остаться, а можно и что поценнее потерять, − мягко упрекает собеседника Борис Павлович, заканчивая тем самым, видимо, ранее прозвучавшие аргументы, начало реплики Валера просто не застал, включаться в разговор приходится с середины. Интересно, о чем он?

− Это если не уметь с пружиной обращаться, − звучит другой голос, в котором насмешка в равной доле сочетается с неодобрением. Этот голос Валера знает слишком хорошо, хотя с Тарасовым лично знаком куда меньше, чем с Кулагиным, а вот поди ж ты − и интонации выучить успел, и даже некоторые словечки угадывать научился. Непонятно, правда, зачем ему это знание сдалось.

− Ты не умеешь, − безапелляционно возражает Кулагин, будто ставит точку в давнем споре. − Хоть и тренер грамотный, и вообще человек толковый. Но вот хрупкие предметы тебе в руки лучше не давать. Сам поцарапаться не хочешь, что с ними делать, не знаешь, вот и выкручиваешь, как можешь. До перелома. Только стоит ли так, если можно по-другому?

− Борь, − выдыхает Тарасов, и в этом выдохе столько усталости и нежелания развивать поднятую тему, что последнее ощущается физически даже несмотря на то, что сейчас в кабинете − только двое, а он сам − за стенкой, в добрых трех метрах от двери, − Тебе не кажется, что ты задаешь вопросы, которые...

− Не кажется. Мне можно. На правах твоего друга и человека, которому не все равно, как ты себя гробишь. Не смотри так: гробишь же. Думаешь, отрицание тебе поможет? Спасет, сотрет эту часть твоей жизни, которая у тебя в голове творится?

− Я не отрицаю, − поспешно отбивает Тарасов, и за этим следует недоверчивый смешок.

− Ну так скажи это, легче станет.

− Я уже говорил.

− Ты упоминал, − не соглашается Кулагин. − Причем не все и не всегда вслух. В междустрочье, мельком, при том с вечной оглядкой на меня, а не сказал ли больше? Бегаешь ты хорошо. Вот только по кругу, а стоит по встречной.

− Ну если тебе так нужно это громко, четко и с выражением... − с сомнением выдает Анатолий Владимирович, и Кулагин, наверное, кивает, потому что фраза звучит дальше с мимолетной заминкой, будто и не прерывалась вовсе, − то Валерий Харламов нужен будущему советского хоккея как выдающийся игрок. А мне он нужен не только как хоккеист. Доволен?

− Нет. Уточни, пожалуйста, "не только как хоккеист" − это как кто? − ехидства в голове Кулагину не занимать. Валера и не знал, что Борис Павлович тоже может быть таким. Или он у тренера нахватался, когда успел только?

Эта мысль фоном проносится у Валеры в голове, пока другие "я ему нужен?", "может, он сейчас еще и скажет, за что отстранил, за что на самом деле отстранил?", "так этот разговор, оказывается, обо мне?" наползают друг на друга, как хоккейные болельщики около стадиона.

− Кулагин, − неверяще произносит Тарасов, тоже заметив, что обычно спокойный и совсем не жесткий Борис Павлович сейчас подозрительно похож на кого-то другого. Не как зеркало: каких-то элементов недостает, каких-то будет недоставать всегда, − как отражение в запотевшем стекле. Очертания угадываются, а вот предположить, что там, за ними − невозможно. − Это что за изощренное издевательство?

− Как хороший знакомый, с которым можно иногда пропускать по кружке пива и потом расходиться по домам до следующего случая? − нет, Борис Павлович, оказывается, легко умеет не слушать Тарасова и гнуть свою линию. − Как собеседник: схемы замыкать, расстановку обсуждать, ничего важного, все только рабочее незаменимое? Как друг, которому ты все равно всего о себе не расскажешь? Ты же даже мне многого не рассказываешь, все самому, все клещами и пинцетом приходится... Чего ты от мальчика хочешь, Толь?

Харламов по инерции дергается − подойти поближе, расслышать лучше, вот же оно, то, зачем он уже с пять минут спиной стенку подпирает, но ответ Тарасова заставляет его замереть на месте и остаться там, где стоял.

− Мальчика и хочу, − глухо доносится из-за двери. − Чтобы рядом был, чтобы не по имени-отчеству, чтобы перестал с таким ожесточением доказывать, что он чего-то да стоит, я же вижу, Борь, не слепой, хотя и который десяток лет уже... Спать с ним, видеть утром до тренировок, на тренировках, и чтобы потом, выбившись, отработав больше, чем даже я на него взваливаю, он же ответственный, он же наметил себе быть лучшим − и идет к цели, и ни ссылка в Чебаркуль, ни тренер ему не помеха, вперед и с песней, у мальчика Канада в глазах и мечты о славе, это нормально в его возрасте ... чтобы потом − после всего − сам шел. Приходил и возвращался. Чтобы смотрел по-другому, но нет, я же пень, картонная мишень в тире, и ведь подписался на это, чтобы он быстрее взлетел, чтобы внешний фактор сопротивления, чтобы не зазнавался и не млел от собственных успехов, но иногда, иногда... − голос тренера куда тише, чем до этого был при споре с Кулагиным, но вот фразы каким-то странным образом слышны четко: ни двойных трактовок, ни возможных "я-не-так-понял".

А затем наступает пауза, в которую не происходит ничего, кроме валериного гулко стучащего сердца. Он слышал отзвучавшие слова, вот только понять их... и принять...

"Ты же хотел знать, за что?" − напоминает внутренний голос, подозрительно похожий на тренерский. − "Ну так давай, слушай и повнимательнее. Вот это − правда". И ожесточение в нем − знакомое, невозможно яростное, − тоже тарасовское.

[Гость]

продолжение части первой

− Что еще тебе нужно? − тем временем спрашивает Анатолий Владимирович, не дождавшись никакой реакции на свой сумбурный монолог. − Может, чтобы я ему об этом сказал? Розы в зубах притащил, непременно красные, непременно со словами "Харламов, представляешь, я с тобой так обращаюсь не потому, что изверг от природы. То есть и поэтому тоже, но не только"? Или ромашки тоже сойдут?

− Толь, − пытается притормозить тренера Кулагин, но это бессмысленно: когда человека так несет, затормозить его не может уже ничто. Слова выхлестываются и накрывают с головой всех, кто их слышит, да и самого оратора тоже. Смотри, ты же хотел громко и четко? Хотел? Ну так чего закрываешься-то тогда? Сам виноват. Сам. Есть вещи, о которых не спрашивают, о которых молчат до гробовой. И есть люди, которых надо от себя отрезать. А ты не даешь, у меня же так хорошо получается, а ты не даешь.

Валера не умеет читать мысли, но, чтобы этого не услышать, надо быть совсем глухим. Тем более, что все это − больное, веское, не отмахнуться, не заткнуть внутренние уши − на самом деле говорится не Борису Павловичу, а ему. Точнее, хотело бы быть сказанным ему. Через опосредованного свидетеля, на которого выливаются все эмоции, а тот даже закрыться не может, потому что сам запустил эту реакцию, а мог ведь молчать.

− Рассказал, что намного проще, когда тебя недолюбливают, чем когда смотрят по-щенячьи, потому что ты − это ты, заслуженный мастер спорта, тот самый тренер ЦСКА, от муштры которого обтесываются именитые игроки? − Тарасов повышает голос вместе с тем, как градус эмоциональности спадает. Слова и звук внутреннего хрустящего стержня не резонируют друг с другом: стержень надломился раньше, намного раньше, чем Кулагин вообще затеял этот разговор, сейчас он просто идет остаточными трещинами. − Он же видит во мне все это, понимаешь? Видит и эмоционирует соответственно, Борь, а я эти эмоции разворачиваю на сто восемьдесят градусов, потому что понимаю, что не о том они.

− Тебе хочется, чтобы он эти же самые эмоции проявлял к тебе как к человеку, − понимающе тянет Кулагин.

Валера в который раз жалеет, что не видит их лиц: верхушка двери прозрачная, но сделать сейчас хотя бы шаг по направлению к кабинету он не может. Половица не скрипнет, сумка с плеча не упадет − здесь нет ни того, ни другого. Просто до кабинета он не дойдет. Ноги примерзли к полу, не каждый день о себе такое узнаешь. Сейчас он может только слушать, запихивая попытки анализировать поступившую информацию куда подальше, потому что не место и не время. Потому что он не может слышать именно это, потому что ошибся наверняка, да чтобы Анатольвладимирович... и вообще...

Слушать. Стоять и слушать. Тебе не странно, Харламов, и не страшно. Тебе вообще никак.

− Хочется, − как-то спокойно признает Тарасов. − Но он слишком правильный для этого. И хорошо, Борь. Пусть видит только сволочного тренера, которому все не так и всего мало, это хорошо подстегивает гордость, по которой настойчиво топчутся, и пусть мечтает разбить что-нибудь потяжелее о мою голову − сегодня у него как раз для этого новый повод появился, а мотивация в процессе нарисуется.

"Ты же хотел знать", − не унимается внутренний комментатор, которого не смущает ни отсутствие ни трибун, ни самой игры. Странный матч проходит в кабинете, чем не хоккей. Правда, в неполном составе, но третий игрок там явно будет лишним − расстановка неясна, схема не доработана до конца, обводка не изучена.

Интересно, каким Тарасов был на льду раньше, в юности? Таким же, как он, "докажу, а если не докажу, то пойду на второй круг, потом на третий, и вы все равно увидите"? Или вон как Гусь, который замечательный, надежный человек, но вот для именитого игрока ему пока не хватает ни опыта − но это наживное, с опытом у самого Валеры тоже пока не слишком − ни такой воле к победе, когда недостаточно сделать просто хорошо? Или как Кулагин − не сегодняшний, а привычный Кулагин, который вряд ли в свою бытность игроком размазывал соперников по стеночке подручными факторами и потом смотрел, что получится?

− Тебя же не хватит, − мягко возражает Борис Павлович, возвращаясь к естественному для него тону простых советов, а не удачных нападений. − Ну переводишь ты свою заинтересованность в ваши вечные стычки, замещаешь, направление векторов меняешь, дело твое, сублимацию никто не отменял. Только ведь не сработает, Толь. У мальчишки характер не тот, чтобы просто в словесный теннис с тобой играть до бесконечности. А других игр ты ему не позволяешь. И себе не позволяешь.

− У него одна игра − хоккей, − жестко обрывает собеседника Тарасов, мгновенно уловив, что теперь больше никто не будет выбивать из него то, о чем он сам говорить не хочет. − На льду и с тренером. Есть противник, есть цель, и никаких разговоров: их всех еще такие матчи ждут, что рано расслабляться, работать надо: шайбу гонять с утра до ночи, на клюшках спать и думать только о хоккее. Постановка задачи − комментарии по задаче − ее последующая реализация. Это профессиональный подход, а он ничем не лучше других игроков в команде.

− Знаешь, иногда мне страшно рядом с тобой находиться, − как-то пораженно озвучивает Кулагин, будто слышит такое от Тарасова впервые. На взгляд Валеры, ничего нового там не прозвучало, если, конечно, не считать самого предмета разговора, да и тот, судя по всему, для Бориса Павловича не новость, в отличие от него самого.

− Потому что я говорю правильные вещи и не допускаю трактовок неправильных? − со слышимой улыбкой в голосе, которую стоит расценивать то ли попытку разговор замять, то ли как последнее средство защиты, спрашивает Тарасов. У самого Валеры тоже бывает такая улыбка, но не в голосе, обычное движение губ, Гусь обычно характеризует ее как "попробуй еще раз или не пробуй вовсе".

− Нет, потому что ты мало того, что принципиален до крайности и то, что не вписывается в твою логику, в себе давишь, так еще и за других решаешь, как им жить и что к тебе чувствовать. Я искренне желаю, чтобы однажды все те эмоции, от которых ты клюшкой отмахиваешься, тебя догнали.

− И шайбами расстреляли? Раз уж аналогия с хоккеем пошла? − в обмен репликами вклинивается посторонний звяк, и Валера не сразу понимает, что это чайник: насколько разговор не сочетается с предполагаемым чаепитием. − О, вовремя вскипело, сейчас сообразим тебе кружку, может, еще какие аналогии приведешь,− вот теперь Тарасов шутит, легко, непринужденно, так, что если бы Валера подошел к кабинету на этом моменте, ни за что бы не поверил, что пять минут назад тренер оборонялся как мог. И о причине такой обороны тоже бы не знал.

Теперь − знает. За десять минут под дверью он узнал об Анатолии Владимировиче Тарасове больше, чем за все время с их первой встречи.

"Ты же хотел понять", − как-то бессильно выдыхает он, еле-еле, шепотом, потому что все еще у двери, потому что услышал все, что мог, и чего не хотел, он же хотел только правду, кто же знал, что она − такая, и надо уходить, надо забыть все это и завтра ни в коем случае не дать Тарасову понять, что его тайна и методы замещения с действующими причинами ему известны.

Уйти из команды − не выход: пусть этот Балашов из ЦК и говорил, что оторвут и с руками, и с ногами, и с головой, будущее хоккеиста ждет его только с Тарасовым. Валера не знает, почему, просто чувствует, что нельзя уходить, что это будет крест, а дальше − второй Чебаркуль, только побольше, где, может, игры сушить и не заставят, а вот правильно развернуться не дадут. Тарасов, как бы он к нему не относился после сегодняшнего разговора, не предназначенного для его ушей, прав: хоккей − командная игра, и тройка должна быть цельной. А в том же "Спартаке" его просто выпустят работать в одиночку. Ответственно и при должных усилиях даже по плечу, вот только так матчи не делаются.

Он аккуратно, стараясь не шуметь, отходит со своего места обратно, к выходу, потому что − ну какие сейчас разговоры: мало того, что визитер тренера, похоже, и не собирается уходить, так еще и в кабинет к Анатольвладимировичу соваться... все же по лицу понятно будет, что слышал. Что та часть жизни Тарасова, которая, по словам Кулагина, проходит у того в голове, теперь расширит границы своего влияния, чтобы занять и его голову тоже. О таком ведь не забудешь. Не отмахнешься клюшкой, как бы ни относился, помнить будешь, пока дороги не разойдутся, а Харламов сам только что отказался их разводить.

Потому Валера просто уходит. И все еще не анализирует услышанное. Не думает ни о чем, кроме того, что нашел все вопросы и нашел все ответы, только вот почему от этого, вопреки всякой логике, не легче? Почему − многое, не руку, конечно, ей еще клюшку держать, и не ногу, на чем тогда кататься, но любое другое − за то, чтобы никогда не знать?

Лучше бы неопределенность, с ней простительно ошибаться, путаясь в догадках. А тут, при такой откровенной подаче, когда ни недомолвок, ни недоговорок, ничего лишнего − уже не запутаться.

[девочка Ив]

Гость, это офигенно.
И подробно, господи, никакой скомканности, все так ярко, и Валера, и этот Тарасовский срыв, который не унять было —
Просто спасибо, и очень-очень хочется дальше!

[Миссис Малфой]

да, да, спасибо вам, автор! и да, очень хочется дальше, интересно как Валера дальше себе это все будет обдумывать дальше.

[Гость]

Грациозный Юнкер, и Кулагин, зараза, который исключения ради пошел в оборону?
А насчет срыва -- довел человек сам себя, умудриться ж надо было так.
Будет дальше)

[Гость]

Миссис Малфой,

интересно как Валера дальше себе это все будет обдумывать дальше.

Как и просили в заявке -- от ужаса до принятия с бесчетным количеством итераций)

[Moura]

Автор, спасибо вам огромное, это очень-очень здорово. Такой плавный, забирающий в себя, какой-то очень интонационный текст. Всё в них вскрывается потихоньку - в Валере с его желанием знать причины (а желания - они наказуемы), в Тарасове с его тщательно отшлифованным подавлением, даже в Кулагине, которому - разумеется - не всё равно. За БП вам вообще отдельное спасибо *поклонница фанонного Кулагина*, он у вас прекрасный, со своими мотивами и своим терпением. И вот эта исповедь тарасовская - она прошила.
Язык, течение текста, всё, всё изумительно.
Прекрасный текст, продолжайте, пожалуйста *сердца*.

"Харламов, представляешь, я с тобой так обращаюсь не потому, что изверг от природы. То есть и поэтому тоже, но не только"?

***

А ты не даешь, у меня же так хорошо получается, а ты не даешь.

***

Слушать. Стоять и слушать. Тебе не странно, Харламов, и не страшно. Тебе вообще никак.

Простреливало. Спасибо.

[Гость]

Moura, и вновь встретились поклонницы БП в треде)

И вот эта исповедь тарасовская - она прошила.

Это первый из таких моментов этого текста, который точно писала не я, только конспетировала (о, этот фандом учит меня по-новому писать тексты, наплевав на стаж). Можно даже сказать, что первая исповедь, хотя слово для дальнейшего обощения несколько неточно.

А ты не даешь, у меня же так хорошо получается, а ты не даешь.

Ага, любимая строчка на этот метр текста. Я себя обману, ты поверишь, все просто, даже слишком. Алгоритм линеен, развилок не допускает, ну какого черта, Борь?

[МашкаБукашка]

дальше,дальше)))) начало - обалденное)

[Гость]

Господи, я была готова благодарить только за сам факт исполнения.
Потом - за заголовок (ох, когда ж я клип на эту песню сделаю. не дай бог меня кто опередит((
Ну а за само исполнение тут только кланяться в пол и молиться на продолжение) Так ясно, подробно и как-то созвучно всем моим мыслям.
Спасибо, хочется дальше.
заказчикЪ

Ой, автор, вы прекрасны)) Так по живому, так тонко, звеняще.
С нетерпением жду продолжения. Не может же оно вот так все с надрывом остаться.
Вы так пишите, даже слова не подобрать. Аккуратно как-то. Мягко, плавно. Изумительно)

[Гость]

МашкаБукашка, спасибо)
Гость в 02:07, он же заказчик, заголовок и сама песня просто были очень в настроение, так что -- I couldn't help doing it. Не удержалась)
[Сашка],

Вы так пишите, даже слова не подобрать. Аккуратно как-то. Мягко, плавно. Изумительно)

Так меня еще не хвалили мои тексты еще не характеризовали, приятно слышать)

[Hercules Poirot]

Заявка зацепила, ибо где-то в голове самой хотелось чего-то такого, но еще и исполнение - потрясающе! очень естесственно, правдоподобно.. и текст будто нарастает, как шум прибоя, как по спирали раскручивается, и так плавно и незаметно втягивает, что когда вдруг обрывается - оп инерции летишь дальше, но опоры пока что нет и падаешь. Автор, если вы котик, вы же не дадите упасть нам, бедным восторженным читателям, а продолжите эту спиральку и доведете ее до логического завершения и мы полетим по ней и будет нам счастье. алюминь.

[Гость]

Автор, вы только не забудьте про стадию ужаса и отвращения))
з.

[Гость]

заказчик, простите, но Валера с отвращением к Тарасову - это ООС, по-моему

[Гость]

а все остальные заявки на этом фесте ужасно вхарактерные, да.
з.

[Гость]

а все остальные заявки на этом фесте ужасно вхарактерные, да.

ну они не предполагают однозначного ООС сразу.

[Гость]

ну не отвращение, но что-то такое советско-гомофобное. я не могу описать, потому и заявку сочинила.

[Гость]

Hercules Poirot,

Автор, вы только не забудьте про стадию ужаса и отвращения))

заказчик, простите, но Валера с отвращением к Тарасову - это ООС, по-моему

а все остальные заявки на этом фесте ужасно вхарактерные, да.

Простите, что прерываю, но, ИМХО, сразу принять и кинуться Т. на шею со словами "эй, а уменя тоже.. это" он, конечно, не сможет, так что заказчик прав касательно того, что стадии должны быть без резкого перехода к х.э. И стадий должно быть много. Причем необязательно последовательно, человек же не алгоритм, его штормит с противоречивыми эмоциями, и это вполне естественно.
Но вот насчет ужаса и отвращения можно обыграть по-разному -- брезгливое недоумение, глухое неприятие того, что эти фантазии, которые, пусть и происходят у Т. в голове, раз никаких намеков и поползновений нет, но я-же-знаю-что, и т.д.

Hercules Poirot, автор не котик, он суровый реалист. Но текст будет закончен - и логически, и эмоционально, куда он денется

[Гость]

брезгливое недоумение

ну вот брезгливость и отвращение у Валеры, по-моему, вообще не могло бы быть к Тарасову. гомофобия разная бывает. надеюсь у вас, автор, выйдет трушно написать эти метания) гомофобного Валеру вообще давно хочется, но скорее еще и к себе тоже, когда и свои желания стопорятся из-за страха.

[Гость]

Когда выйдет, тогда и посмотрим, насколько in character) Гораздо проще писать, когда Валера к Тарасову, а тот отбивается, а сам при этом тоже заинтересован. А здесь перевертыш. И заинтересованности второго пока нет, даже желания копаться в причинах заинтересованности пока нет. Что нам стоит фик построить.

[Гость]

Автор, ну как у вас это получится обыграть - это все в ваших руках, я приму любое развитие событий с радостью) потому что сама толком не знаю, что должно быть. то, что оно -получится- - это я в вас верю, как ни в кого) Пожалуйста, только не бросьте фик.
з.

[Полтора метра.]

Автор, это было потрясающе. In character. По-настоящему и за живое, и как-то очень... специфично наблюдать за тем, как Валера подслушивает Тарасова, очень поверхностно, но всё же анализирует его (и себя) - не может не, - и при этом тарасовские фразы у себя в голове прокручивает. И интонации, несомненно, тарасовские, потому что АВ у него уже под кожей сидит - не в том смысле, в каком бы хотелось читателям, но сидит так, что не вытуришь.
Не останавливайтесь. После такого начала я не могу не поверить, что у вас не получится правдоподобно пройти эту стадию отрицания, сомнений и переосмысления.

[Гость]

то, что оно -получится- - это я в вас верю, как ни в кого)

Даже при том, что не знаете в аватарку лично? =)

Полтора метра., правильно, не верьте. Может, это будет и не так быстро, как бы хотелось, -- завтра все же выходной -- но будет.

[Гость]

Автор, а я тут лично и в аватарку никого не знаю. И меня никто. Мы тут все познаем мир посредством текстов, как сказал бы Олег Меньшиков. И мне нравится, как вы это делаете, и я очень в вас верю, правда.
з.

[Гость]

Гость, отлично, это хорошая мотивация)

[Эдема]

уХ, ТЫ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! ... и на самом интересном ...... А ДАЛЬШЕ ?

[Гость]

Коротенькое, по мотивам первой части.
То, о чем Валера не услышал. И не услышал бы: о таком не говорят.
***
"О крыле и маяках"

А летающим на одном крыле страх неведом:
им отчаянье очень долго сводило спины,
чтоб маяк оставался неприкосновенным,
чтобы просто смотреть в него, не бросаясь следом −
реставрировать понастроенные руины.

Замещение не выходит на сто процентов?
Значит, поводом больше, чтобы пытаться лучше:
пусть маяк иногда спасет собой заблудших,
заплутавших, живущих ради таких моментов −
твой полет на крыле, протекающий неизменно,
теплым светом, ярким временно, не нарушить.

[Полтора метра.]

Гость-стихотворец, это невероятное и прекрасное что-то. Их в этом тексте - видно, в них в этих строках - верится.

[Гость]

Полтора метра., я рада, что настроение непрозвучавшей тарасовской исповеди получилось подхватить и донести, продолжив прямые в бесконечность -- к линии горизонта)

А гость-стихотворец и автор схожи до степени смешения, то есть полного совпадения, иначе бы не получилось)