#38

[Legenda17Fest]

Харламов/Тарасов
Альтернативное завершение сцены с заменой в тройке игроков и последующим разгромом комнаты.
Харламов крушит не свою комнату, а возвращается в кабинет к Тарасову. Разломав там все, что только можно, он зажимает АВ в угол. И...!!! Тот почти не сопротивляется. А только смотрит, гад, своими черными глазищами! В общем, в процессе, настроение Харламова резко меняется, он возвращается в свое естественное состояние восторженного щенка лабрадора. И все завершается ко всеобщему удовольствию.
Любовь-сирца-зефирки-пони!!!
Кто будет сверху - на усмотрение автора.

Вопрос: хочу исполнение!

1. +		36	(100%)
Всего:		36

@темы: выполненная заявка, Тарасов/Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов

Comments

[Гость]

В общем, что получилось, то получилось. Извиняйте
Исполнение 1

- Ненавижу!

- Валер, ну, остынь! Все нормально будет, - Гусев предпринял еще одну попытку приблизиться к Харламову.

- Да ничего не будет нормально, Тарасов - старый пень! – и ни в чем неповинный Сашка получил клюшкой по плечу.

- Эй! Ты лучше иди с ним поговори! Сейчас всю раздевалку разнесешь и меня покалечишь, идиот ты эдакий!

***

Валера не слышал, как Гусь ушел, и не знал долго ли сидел так неподвижно, крепко сжимая клюшку в руке. Ему даже казалось, что он слышит еле уловимый треск дерева, а может, это его кости трещат, может нервы? Или все же его терпение?

Еще немного посидев, он заставил себя успокоиться, выбросить из головы назойливые обидные мысли. Вдох-выдох. Кажется, теперь он был относительно спокоен. Выключив свет в раздевалке, он вышел в коридор.

Валера вспоминал рев трибун, волну счастья и гордости охватившую его так же стремительно, как шайба, залетевшая в ворота, а ведь он действительно показал на что способен, доказал, что может. Тут его взгляд привлекла дверь тарасовского кабинета. Всегда плотно закрытая сейчас она была распахнута чуть ли не настежь.

Доказать-то он доказал, только вот кому? Себе? В голове зазвучит «конечно, себе!», но вот в глубине души будет другой ответ «нет, не себе». И никогда он себе ничего не доказывал.

Валера замер в проходе, не решаясь входить в пустой кабинет. Ему отчего-то всегда было уютно в этой комнате, ее обстановка ничего особенного собой не представляла, если не брать во внимание настольную лампу явно изготовленную не в этом веке. От лампы взгляд Валеры переметнулся к столу, разбросанным по нему бумагам, а потом к модели хоккейного поля, к шахматным фигуркам. К пешке - единственной, лежащей на боку.

«А ты пока еще на скамейке посиди»

***

Наверное, Валера не сразу понял, что делает в знакомой, но разгромленной комнате. Он не знал, как оказался в кабинете, почему опрокинуты столы и стулья, раскиданы бумаги, и та старая лампа, скинутая со стола, висит на электрическом шнуре в двух сантиметрах от пола еще целехонькая. Он лишь чувствовал ощутимое покалывание в пальцах, и дрожь, которую невозможно унять. А в висках стучало, что почему-то он не достоин. Чего не достоин?

- Все, успокоился? – будто сталью резанули.

Харламов обернулся. В дверях стоял Тарасов, скрестив руки на груди, он не разглядывал погром, а смотрел в валерины глаза. Тот же молчал, уставился на словно окаменевшее лицо тренера. И возможно через мгновенье Валера бы и кинулся к нему в ноги с раскаяниями, только зря Тарасов решил подойти ближе.

- Что, Чебаркуль, досада гложет?

Валера сжал кулаки. Виски опять пронзило болью, чувство вины будто стерли, осталась только злость. И одна только мысль «Доказать, что достоин». Харламов резко захлопнул дверь, и, заметив, как чуть зримо вздрогнул Тарасов, ухмыльнулся, проговорил сквозь зубы.

- На скамейке посижу, значит.

Валера стал приближаться к Тарасову, а тот стал отходить к стене. Однажды Харламов услышал как тренера ЦСКА назвали коршуном, а его подопечных испуганными хорьками, тогда он лишь улыбнулся, не далеко от правды это было, сейчас же он видел - все было наоборот.

- Тройка, значит, не работает! Да? Тарасов гребанный! – проорал Харламов, не сдерживая себя, и стеллаж с наградами с грохотом повалился на пол.

Тарасов сделал последний шаг и оказался зажатым в углу между шкафом и стеной. Он почувствовал как спину охладил бетон, и уперся руками в грудь Харламову.

- Валера, возьми себя в руки! – он попытался его оттолкнуть. Но тот лишь сбросил его руки уперся своими по обе стороны от его головы.

- Никуда вы не пойдете, пока не скажете, - прошипел Валера, он пытался добиться от Тарасова хоть каких-нибудь эмоций. Но в черных глазах было ничего кроме ледяного спокойствия. Ни тени страха, ни проблеска сожаления. Неожиданно Валера понял, что еще никогда так близко не видел лицо своего тренера, не мог разглядеть маленький белый шрам над губой. И даже не мог представить, что паутинка морщин, тянувшаяся от уголков темных глаз, может быть такой красивой. Харламов порывисто выдохнул, взгляд Тарасова не изменился, он будто изучал своего игрока.

Валера же посмотрел на тонкие губы, которые чуть приоткрылись. Завороженный ими, Харламов не приметил как он и Тарасов поменялись местами, и теперь тот зажимал его в углу, навалившись всем телом. Но Валера все еще смотрел на губы и уже потянулся к ним своими, когда его голову грубо пихнули назад и прижали к стене, а рот закрыла горячая ладонь.

- Валера, нельзя чтобы нас видели. Валера! – его слегка встряхнули.

И действительно, словно через вату, Валера услышал два тихо переговаривающихся голоса в коридоре. Он, бесспорно, узнал их – к кабинету приближались Кулагин и Балашов. И Харламов, отчего-то с грустью понял, что Тарасов прижимался к нему только для того, чтобы их не было видно из-за шкафа.

- Но если они войдут, а тут такое, - прошептал Валера.

- Не войдут, никто никогда не входит в кабинет если меня нет в нем, - тихо ответил Тарасов и посмотрел на Валеру, прижимая его сильнее, тот же отвел взгляд и съежился, будто еще мельче хотел стать. Тарасов чуть поменял позу и вздрогнул, странно посмотрев на Харламова, хотел что-то сказать, но заскрипела дверь, впуская в кабинет двух мужчин.

Валера не слышал, о чем говорили на пороге, и не узнал какой эффект произвел, устроенный им, погром. Его занимали размышления о… руках. Они были удивительно горячими и пахли чем-то терпким. Так странно, считать, что у человека с ледяным жестким взглядом всегда холодные руки. И кожа мягкая и…

- Анатолий Владимирович! – Валера ошарашено посмотрел на своего тренера, голоса в кабинете давно исчезли, а рука которая недавно прижималась к его лицу теперь стискивала ткань его задранной футболки.

- О, уже Анатолий Владимирович, - с усмешкой произнес Тарасов, и резко развернул Харламова лицом в угол.

- Анато… Что вы…

- Мне кажется, сегодня ты какой-то слишком напряженный, - рыкнул ему в ухо Тарасов. Валера аж дара речи лишился, таким неестественным, но от того не менее приятным стал голос его тренера. Тарасов резко расстегнул его штаны и приспустил вниз вместе с трусами. Валера потрясенно выдохнул.

- Ох, как же…они же…

- Им минут двадцать нужно, прежде чем найдут хоть кого-нибудь, - прошептал Тарасов, засунул руку прямо туда, вызвав сдавленное «Боже» из уст Харламова, а потом добавил, - я думаю, мы успеем.

Валера чувствовал как Тарасов прижимался к нему, не так как десятью минутами раньше, чувствовал как ведет рукой в меру жестко в меру быстро и губами прижимается к загривку. Дышит часто, сдерживается, чтобы не елозить своим пахом по его заду. Вдруг останавливается на миг, каменеет, а потом разгоняет бешеный темп, целует, чуть ли не кусает кожу на шее, рычит. Спустя несколько минут замедляется, успокаивается. А Валера вдруг думает, что тот играл с ним, просто так давал почувствовать ощущение силы. А сила вот она, всегда принадлежала только ему. Харламов дернулся и замер, рука больше не гладила его бедра, дыхание больше не чувствовалось на коже. Тарасов отстранился.

***

- Иди домой, Валера, - сказал он как обычно - твердо и спокойно.

Харламов застегнул штаны, поправил футболку, быстро нашел где-то под стулом сумку с вещами и направился к двери, не взглянув на Тарасова.

- Бежит мальчишка, - еле слышно выдохнул тот, и уже громче спросил, - что ты хотел, чтобы я тебе сказал?

Валера столбом стал, уставился на тренера и про себя: «Почему я вас не достоин?», а вслух:

- Да, ничего. Забудьте. Это я так в порыве бросил.

- Неужели? – спросил Тарасов и его губы изогнулись в слабой улыбке. – Чтобы завтра в 7 утра здесь был, порядок навел. Понял?

- Конечно, Анатолий Владимирович, - звонко ответил Харламов, и выскочил из кабинета.

[девочка Ив]

Гость, ааааааааааааааааыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы *скулит*
У меня нет слов, это очень сильный текст, поду поставлю на себе крест как на авторе пойду покурю короче.

[Крошка Пингви]

ох Автор горрячо
и круто-круто-круто
ну их эти зифирки када тут такое

[Гость]

блин, автор, терпеть не могу критиковать. Но заявка была такая вкусная. А у вас вышло здорово. Но совсем не то.

я не заказчик. я расстроенный читатель

[Гость]

Грациозный Юнкер, мне от ваших отзывов каждый раз неловко становиться
lutikov@, рада что понравилось, не одни ж зефирки должны быть в конце концов
Гость, мне жаль, что вы разочаровались, много разных авторов и много разных исполнений, тут не угадаешь под каждого, но все равно спасибо, что прочитали

Автор

[Holy Allen]

Аааа, я, кажется, сейчас начну выть от счастья. Это же такое! Такое! Спасибо, автор!

[Гость]

Единственное, чего автор сделать не смог -- это указанный в заявке рейтинг. Замена на рейтинг над мозгом неравноценна, но прочего предложить, увы, не могу.
Самая первая заявка на этом фесте, сколько лежала, рейтинговее не стала. И короче не стала.

Исполнение 2.
"И что дальше-то?"
Слов: примерно 4540, идем на рекорд

часть первая

Импульсы никогда не были его сильной стороной. Наверное, это все темперамент, который не переделать, только принять за факт и жить с этим дальше, не забывая периодически вспоминать о том, что не в каждой ситуации эмоциям дозволено править бал.

Вот только вспоминать получается тогда, когда по любой логике отматывать назад уже поздно. Сделал полдела − так доводи до конца.

Дважды коротко постучать по косяку Валере не приходит в голову, равно как его не смущает и то, что уже поздний вечер, почти ночь, и Тарасов вполне может спать у себя дома, а не торчать в кабинете над бесконечными схемами.

Но полоска света, уверенно пробивающаяся из-под двери, лучше всяких слов говорит о том, что своего тренера он при непродолжительном знакомстве успел узнать достаточно хорошо. Тот засиживается далеко за полночь, умеет обходиться со словами и объезжать норовистых игроков, так что вряд ли у его кабинета по ночам скапливаются очереди поздних посетителей, желающих услышать про себя дополнительную порцию интересного неописуемого.

Ничего, думает Валера, буду первым. Хоть тут. Раз номер семнадцатый теперь только постоянный зритель.

Он тихонько тянет дверь на себя, подавив первый порыв молниеносно ворваться и высказать все то, что уже давно вертится на языке, и впервые радуется тому, что не пошел на поводу хотя бы у этого импульса. Возможность увидеть странную сцену того стоит.

Тарасов сидит все на том же стуле, спиной ко входу, правда, поза несколько другая: руки сложены на столешнице, на эту импровизированную конструкцию опирается подбородок. И смотрит тренер прямо перед собой, не вниз, на хоккейное поле с фигурами, а на стену. Именно на стену, потому что больше в его поле зрения ничто не попадает, разве что очки, пристроенные на краю столешницы, и черная фигура, убранная с доски, так и лежащая на ребре.

"Даже не поставил нормально, − эхом проносится у Валеры в голове, − "правильно, не все ли равно, стоит ли пешка, лежит или катается по столешнице, если она за пределами игровой плоскости?"

− Харламов?

Пока он проводил аналогию шахматной доски с хоккейным полем и далее по списку, Тарасов успел заметить неожиданного посетителя и отгородиться от него же строгим выражением лица. Момент задать тон диалогу упущен.

− Ты чего тут забыл? Дверью, часом, не ошибся? − меж тем добавляет тренер, увидев в его руках клюшку, которую он машинально прихватил с собой. − Льда здесь нет.

− Не ошибся, − Валера почти выплевывает эти два слова, выдержанные и настоявшиеся за те несколько часов, пока он вернулся домой, посидел в своей комнате, прокручивая на автомате их диалог, хотя какой диалог, монолог: "Ну, молодец, отличный гол, хорошая шайба была, ну а на поле сам видишь, что было", "Фирсову и Викулову ты не подходишь, я думаю дать им Полупанова", "Посидишь пока на скамейке".

Тогда он только согласился с тем, что решил тренер, слишком пришпилен к полу оказался перспективой и дальше торчать не на поле постоянным зрителем, вот и ответил на автомате, на автомате же вышел, и только в комнате, у себя, его накрыло по-настоящему. Какого черта?

И этот вопрос он собирался задать.

− Сколько еще шайб мне нужно забить, чтобы вы наконец выпустили меня играть нормально? − правильно, можно и без предварительных расшаркиваний, хватит уже просто слушать и смотреть.

− Нисколько, − прилетает ответ, в котором градус эмоциональности приближен к полному равнодушию. − Ты уже, помнится, побил все собственные рекорды за сезон и даже несколько чужих.

− Тогда что? − Тарасов не смотрит на него, это, наверное, хуже всего. Разговаривать с его спиной не хочется, хотя даже она выразительна и передает эмоции ничуть не хуже, чем лицо. − Или вам мало "Звезды", Чебаркуля мало? − название ненавистного города − это прицельное слово, неудивительно, что Тарасов на него реагирует как на выстрел.

− Да, Чебаркуля тебе было явно мало, если до сих пор не усвоил: сказал тебе тренер сидеть в запасниках, значит, будешь сидеть, − наотмашь, как пощечина, даже рука к щеке дергается по инерции − приложить, успокоить.

Тарасов умеет бить, это Валера помнит с первой встречи. Это ж надо было тогда так одной фразой и дать надежду, и тут же, спустя сутки, отправить играть, вот только совсем не в Японию. Впору восхищаться, вот только ситуация слишком про тебя.

− Что ты стоишь? − резко прерывает Тарасов всплывшие в голове воспоминания о бесконечных отсрочках настоящей игры и разворачивается на стуле, чтобы, наконец, посмотреть на него. − Заходи, раз уж пришел. Хотя чего пришел... неужели девочки никакой нет, чтобы ждала, чтобы с тренировок летел как на крыльях?

− Да какая девочка, − Харламов пасует от этого нейтрального тона примерно также, как ранее − от выразительной спины, но покорно проходит в кабинет, − мне сейчас другое нужно.

− Это хоккей что ли?

Валера еще не успевает оценить это уточнение, осмыслить его, а уже кивает. И, похоже, тренер ждал от него именно такой реакции, потому что отвечает тут же, как будто есть еще один диалог, немногословный, непроизносимый и совсем о другом.

− Нет, тебе не хоккей нужен. Призвание, узнавание, раздача автографов желающим от пяти и до бесконечности. Харламов твоя фамилия, да? − очень похоже передразнивает его Тарасов, хотя не мог, ну не мог тот слышать то, что он сказал этому спартаковцу, не по губам же прочитал. − Уже легенда, уже и нос драть можно?

− Да нет же. Я просто хочу играть. Почему... − спрашивает он, вернее, начинает, потому что вопрос совсем не тот, потому что грамотнее и правильнее "Зачем?", но иногда слово проще заменить другим. Безопаснее. Надежнее.
Вот и Тарасов отвечает именно на то, что услышал, а не на то, что подразумевалось. Непроизнесенному вечно оставаться им же.

− Потому что ты, Ва-ле-ра, ничему не учишься. Все сам делать хочешь, а это командная игра. Если тянет выступать в одиночку − ну так иди в фигуристы. Может, там твое призвание, нечего и время тратить?

Да, давно его этим словом не называли. А Анатолий Владимирович − так вообще в первый раз. Полуфабрикатом, Чебаркулем, Харламовым с этой его невозможной интонацией сухого выстрела, мгновенного окрика. Но не фигуристом.

Дальнейшее происходит само собой, Валера даже не успевает отметить, как замахивается клюшкой с той яростью, на которую конькобежцы-фигуристы по определению не способны, только хоккеисты, только те, кто чувствуют лед и видят в нем не подиум, а поле битвы, и даже не с реальным противником, зачастую − с самим собой. Вместо шайбы подходят любые расходные материалы: стаканчик с ручками, карандаши, телефон, кубки, лампа, бумаги какие-то, правильно, туда же... В поле зрения очень удачно попадаются шахматы. И одна конкретная пешка, легким движением руки убранная с поля несколько часов назад.

Почему-то окончательно скинуть ее со стола кажется первоочередной задачей. Чтобы даже рядом с моделью поля не лежала. Нет проекции − нет проблемы. А дальше можно или назад в Чебаркуль, или... этот Балашов из ЦК партии, наверное, прав, что на Тарасове свет клином не сошелся. Есть битвы, которые лучше не выигрывать, если результат потом не окупится, а альтернативная возможность будет упущена. Чего ради, самолюбие потешить? Слишком затратно, уже не мальчик.

Спустя две секунды после триумфального падения пешки на пол − дотянулся, сбросил, восстановил баланс − Валера понимает, что ненужные битвы проигрываются не так.

А еще − что на его буйство не следует реакции. Никакой.

И тренер, кажется, совсем не удивлен. Будто рассчитывал, что он вернется, почти нахамит, сорвется.

[девочка Ив]

Гость, Автор2, боже мой, оно же у вас написано, дальше давайте, пожалуйста!!!

[Гость]

Грациозный Юнкер, у меня интернет висит((

часть вторая

Тарасов поддевает пешку носком ботинка, потом отпускает. Злополучная фигура с мерным звуком перекатывается по полу, и на короткий момент к ней прикованы две пары глаз.

− Так ты за этим пришел? Разнести тут все, пар выпустить? Так, Харламов?

Анатолий Владимирович одним движением сметает со стола оставшиеся бумаги, до которых Валера не дотянулся, шахматы эти свои, все, чтобы остался просто стол − никакого намека на силовую расстановку и стратегию в тройке, все ассоциации-параллели на полу, хочешь, смотри.

− Развлекайся, − предлагает Тарасов, и Валера не знает, чего в том сейчас больше: насмешливого тона или цепкого взгляда черных глаз, в которых нет ни тени улыбки.

После полученного разрешения градус бешенства спадает, будто его и не было вовсе. Во-первых, разрешили − значит, можно, значит, ничего из ряда вон, скажут потом что-нибудь едкое и отпустят домой, зализывать остатки гордости. Во-вторых, если он продолжит, на порыв это уже не спишешь: уже подумал, уже вступил в диалог. И окажется, что опять прав Тарасов, а ты все лезешь куда-то, ждать не умеешь, зачем лезешь, куда, если точки конечной и сам не знаешь?

Он не знает. Потому в памяти ассоциативно всплывает все, что он когда-либо думал о Тарасове. Времени это занимает немного, хроника прошлого пестрит в глазах не хуже чем на экране.

Первая встреча. Насмешливое "хоть куда, говоришь?" , и следом, на следующие сутки, тем же тоном, с тем же прищуром "город такой на Урале, хорошая команда, "Звезда", хороший тренер, поиграете, обобьетесь там". Это в лицо, в расчете на тех ребят, которым-таки посчастливилось лететь в Японию, а на деле, подтекстом, ниже даже, чем междустрочье, на уровне непроизносимых мыслей: "я пока не считаю нужным тратить на тебя свое время, докажи, что в дальнейшем мне следует это делать".

Доказывал. В Чебаркуле, местным "звездам" "Звезды", спорил, убеждал, за что периодически прилетало, а развернуться не давали, крылья расправить не позволяли, середина турнирки − и не строчкой выше, тебе же уже объясняли, Харламов. Пробовал достучаться до Гуся, но Гусь − это же Гусь: он проще, добрее и поддержит твою инициативу, только толчок нужен. Персональный. Не тот широкий посыл про победы, успехи и возможности, что демонстрируешь остальной команде, нежелаемой, неродной, которую в какой-то момент все же назвал "своей".

Ресторан, пробежка, теплоцентраль, повисли на проводах, один точно знает, что делает, второй − видит, что другой знает, и верит, начинает шевелиться. Уже есть, с чем работать. С сушением игр не согласился, сделал по-своему, с Гусем в двойке, напролом, с равной вероятностью того, что за незапланированную победу или побьют, или тоже втянутся, шеи вытянут и вспомнят, зачем клюшки в руках. Вспомнили, завертелось, заигралось, и с гостинцами из дома − это же такой показательный эпизод был, поважнее, чем разгромный счет.

А потом та игра с ЦСКА. И снова Тарасов, одна его ремарка "Чего зеваешь? Вон туда!" − и клюшка оживает вместе с крыльями. Показать, доказать, вот же он я, Валерий Харламов, тридцать четыре шайбы за сезон, хочу играть, работать хочу, ну как, не передумали насчет того, "зачем здесь время тратить"?

Передумал. В Москву перебираться, прям вот сразу, после игры, как ведро воды. Погасший взгляд Гуся − непонятно, чего тот куксится, конечно, и его возьмут, они же всегда в паре, Тарасов не откажет.

А вот черта с два: в Москве ему снова дают понять, что позвали исключительно затем, чтобы проверить − дернется или нет. Дернулся. Хотя после "Японии" мог бы и задуматься, а он, дурак, выбрал другой вариант − поверить окончательно.

Дальше уже не ретроспектива − вполне реальное прошлое, которое было почти вчера. Дни и вечера на скамейке, попытка самому себе обеспечить тренировки, повторить, срисовать технику, а то задница уже к стулу примерзла, но и со льда его сгоняют обратно, да еще с понимающей улыбочкой, будто все идет по задуманному, как надо. Короткий монолог Балашова, проходящий мимо сознания: ну какая другая команда, какой другой тренер, он еще тут ничего не доказал.

Потом все же нарвался − "шайбы пособирать". Пособирал, проклиная то ли тренера, то ли себя − за извечную инициативу. Слишком громко думаешь и слишком явно лезешь, вот тебя и вбрасывают в хоккей − без наколенников, защиты и знаний о том, что так тоже бывает. Под финал − разворот головы от Гуся к Тарасову, которого только что очень метко обозвал. И еще двадцать раз бы обозвал.

"Человеку всегда кажется, что в его силах намного меньше, чем он может на самом деле". Конечно, может. И чем меньше возможностей действовать ему дают, чем сильнее отдача, когда все-таки признают достойным попытки.

Он вспоминает, как почти дотянулся до шайбы, когда тренер, фоном говоривший что-то о ненависти и предательстве, подвинул ее к себе. На несколько сантиметров. И поднял взгляд на него. Говорящий такой взгляд "и что ты теперь будешь делать?".

Тарасов ошибся. Ненависть появилась позже − после того, как он кричал об этом Гусю в д у ше, после хорошей шайбы, которая за целых шестьдесят секунд долетит если не до Владивостока, то до Тарасова точно, чтобы тот понял, увидел, обратил внимание, что все у него, Валеры, прекрасно, все получается.

И ведь долетела, на последних секундах, но долетела. Только не до Тарасова. Не до Тарасова, который тут же, в кабинете, недвусмысленно отправил его в отставку, задницей скамью полировать.

Крушить кабинет больше не хочется, тем более после этого "развлекайтесь". А вот выпустить пар − да. И при чем здесь кабинет, не он же отправил его и дальше штаны просиживать.

Он опускает клюшку.

− Концерт окончен? − следует холодное уточнение на его действия. Зря вы так, Анатолий Владимирович, концерт, может, и окончен, но не матч. А у нас здесь с вами явно не театр.

− Нет, − у Валеры очень нехорошая улыбка. − У меня остался один вопрос, на который вы не ответили.

− Про пороговое количество шайб, после которого тебя автоматом на лед выпущу? − тут же реагирует Тарасов, не давая ему ни слова продолжить. Как будто чем быстрее выпалит, чем скорее разделается с поздним посетителем. − Ответил. Количества нет. Есть нерабочая тройка. Ты слишком агрессивен и абсолютно не обращаешь внимания на остальные два звена. Это не команда, это какая-то лига имени Харламова получается. Один игрок никогда не вытащит на себе всех, это безответственный и очень тщеславный подход.

− Но в Чебаркуле... − начинает он и сам затыкается, тут же. Понятно же, что перестроиться уже пора. Вот и Тарасов говорит ему о том же:

− А Москва − это и не Чебаркуль. И ЦСКА − не "Звезда", вот уж чего не хватало. Ты, как я погляжу, научился вытягивать команду из того болота, в котором там принято топтаться. Так вот, это умение тебе здесь не пригодится. Лучше с собой сделай что-нибудь и побыстрее, а то много о себе думаешь, а думать не надо, надо играть, и играть правильно, Хар-ла-мов, − пауза и короткое, отрывистое. − Все? Вопросы кончились?

− Я сказал "один, на который вы не ответили", − качает головой Валера. − Это был не тот вопрос.

Одно короткое мгновение, в которое Тарасов растерян, запечатлевается Харламовым на внутренний фотоаппарат с ремаркой "реакция на отложенное бегство". Только вот от чего тот бежит, непонятно, Валера же еще ничего не спросил.

− Ну и? − а тренер, оказывается, всерьез вопроса ждет. − Отвечу − уберешься уже? И завтра день пропустишь, мне такой клубок эмоций на поле не нужен. Заодно здесь приберешь, потом − свободен.

Валера, подумав, кивает. С учетом того неадекватного поведения, которое он уже продемонстрировал, и его возможных последствий, которые выливаются только в уборку, а ведь, зная Тарасова, могло быть что угодно, он согласен на такой вариант.

Вот только вопрос... Валера не знает, о чем на самом деле хочет спросить.

Самое важное − про игру − ему в двух вариациях уже озвучили. Меньше самостоятельности, больше корреляции с игроками.

Поинтересоваться, когда Тарасов ему новую тройку подберет? Тот, может, и сам не в курсе еще.

А что еще узнавать?

Разве что личное − про него и Тарасова − про то, почему Сашку Гуськова он сразу допустил до игры после Чебаркуля и на скамейку не выкидывает, почему с Гусем по-человечески, а его все проверяет по-старинке: дернется-не дернется. Как лабораторную мышь.

− И что дальше-то? − наконец, выдает он абсолютно общую фразу, без углов, зацепиться не за что, удариться нечем. − Со мной − что?

Это коряво, это не о том, это совсем не то, о чем он хотел спросить. Но с подбором слов сегодня просто какая-то фатальная неудача, неудивительно, что сформировавшийся впопыхах вопрос только подтверждает закономерность.

Он смотрит на тренера, вернее, опять на его спину: тот отошел к окну и высматривает там нечто интересное. Учитывая, что за стеклом − то ли глубокий вечер, то ли ранняя ночь, а фонарного освещения у его кабинета явно недостает...

− Учись слышать команду, − спокойно выдыхает Тарасов, и в этом выдохе кроме спокойствия есть что-то еще, мизерный процент, незначительная доля, оттеночный краситель. − И слушать тренера. Неудивительно, что у Альфера ты этому не научился, тот слишком мягок.

[Гость]

часть третья

− Мы можем играть лучше, − не соглашается Валера, не замечая, как по привычке, оставшейся еще со времен "Звезды", подменяет понятия, вкладывая в это "мы" совсем немногое от остальных игроков в команде. А вот Тарасов замечает и реагирует соответственно:

− Можем. Если кто-то не будет перетягивать на себя судьбы мира и команды в частности. Мне что, тебя резиновыми жгутами опять к бортику привязать, чтобы бегал, вот только не за шайбой, а за пониманием "отставить самостоятельность"? Не мешай мне делать свою работу. Не мешай мне, Харламов.

Это звучит очень емко и чертовски веско. И он вскидывается по старой памяти, не успев ни оценить предупреждение, ни обдумать его, только дать тому отзвучать.

− Иначе что, в Чебаркуль вернете?

Валера умеет различать угрозы. В "Звезде" те двое на них не скупились. Иногда бывало страшно. Иногда, особенно после того, как начало получаться пошатнуть систему − как-то особенно все равно. Но страх перед возвращением в Чебаркуль − опять поднимать команду, опять в застой, на теплоцентраль, к трубам и канатам, к ресторану, больше смахивающему на кабак, туда, где болельщики настоящие игры начали видеть с того момента, как Тарасов изящно отправил их двоих "стажироваться", и сейчас, наверное, все вернулось обратно, может быть, стало только чуть лучше, чем раньше... Только не туда, не обратно, лучше, черт возьми, на скамейке. Хоть Москва, хоть Тарасов, хоть за Гуся порадоваться и на технику ребят посмотреть.

Он почти готов признать, что тренер выиграл, когда понимает, что возвращением в Чебаркуль ему так и не пригрозили.

Смотрит украдкой на Тарасова − задумчивого, серьезного Тарасова, который усиленно делает вид, что не слышал провокационного вопроса, потому что − это понимание прошивает внезапно, на вдохе − у него нет ответа, которым можно поставить зарвавшегося игрока на место. Он не сошлет его обратно на Урал, и Альфер не будет снова говорить "уж теперь то наша звездочка засияет", и теплоцентрали, как последнего рубежа, тоже не будет.

У Анатолия Владимировича просто нет вариантов действия на случай, если Валера сейчас от него не отстанет. Придумать не успел, наглость подопечного не рассчитал. Это слишком дорогой просчет в тренерской карьере, если бы он был писателем, сказал бы даже − роковой.

− Не вернете, значит, − он не может отстраниться от торжества в голосе, хотя какая-то часть его сознания подсказывает ему, что добивать противника − негуманно. И что лежачих, пусть и с виду твердо стоящих на своих двоих у окна, не бьют.

− Валер, − мягко перебивает Тарасов, все так же не поворачивая головы, − тебе не кажется, что разговоров на сегодня хватит? Будем считать, что я и половины из тобой озвученного не слышал, потому что никакая... досада на отстранение этим не оправдывается.

А Валера вдруг смотрит на спину этого человека и против воли ощущает сочувствие. Ремарка "Ну что, трудно в одиночку забивать, да?" из ретроспективного прошлого сама собой трансформируется в "Трудно в одиночку с выкрутасами игроков разбираться, да? Как вы там сказали, "безответственный и очень тщеславный подход"? А сами-то?"

Он подходит к окну и, не дойдя до него двух шагов, замирает.

Тарасов явно слышит шумное дыхание у себя за спиной, но не реагирует. железный человек, он бы так и думал, если бы не последние пять минут.

Ладонь неуверенно ложится на тренерское плечо, почему-то вот так, молча, жестом, проще дать понять, что хотел сказать что-то, выбивающееся из сегодняшнего разговора и по тону, и по содержанию. В идеале − извиниться, хотя он не знает, как можно однозначно извиниться ладонью на плече, которая и так подрагивает. А со словами сегодня беда, они разлетаются как шайбы и безо всякой клюшки.

Тренер разворачивается без предупреждения. Просто берет и в следующее мгновение поворачивается к нему, и Валера машинально стискивает ладонь-предисловие на плече Тарасова, потому что тот же еще ничего не понял.

Тренер явно ничего не понял, потому что тянется вверх и направо с понятным намерением − ладонь убрать, выражение на лице Тарасова невозможно прочитать. А Валера так заворожен обозначившейся морщинкой на его лбу и тем, что, оказывается, глаза у Тарасова хоть и черные, но сейчас какие-то особенно затягивающие, что на намерение тренера не обращается ровно никакого внимания, пока их ладони не сталкиваются на тарасовском плече.

Дальше происходит второе короткое замыкание в его голове за сегодняшний вечер, потому что это уже не стряхнуть, им обоим не стряхнуть, как ладонь с плеча, и мозгами, и долгим анализом не сбросить.

Самое удивительное в том, что в этом порыве он не одинок. Что ему отвечают. И что ладони − там, на плече, − все не размыкаются: Тарасов притягивает его к себе правой рукой, а левая, между ними, вопреки всему, не кажется барьером. Будто именно так − правильно. Сумасшедше, настояще и не без неудобств.

Конечно, все заканчивается слишком быстро, потому что у двоих не может снести крышу окончательно. Потому что кто-то всегда рациональнее и нечувствительнее, чем другой. Валера еще думает, удивляться ли тому, что у него не хватило... смелости? сил? возможности? прекратить все это, а Тарасов уже размыкает их: размыкает губы, убирает руку со спины, размыкает и сомкнутые ладони, почему-то в последнюю очередь. Но не отходит, просто смотрит. Пристально, в упор.

Нет вопроса: "Что это было?".

Нет дурацкого ответа "Сам не знаю" или еще более дурацкого "А что, непонятно?".

Есть какая-то оскольчатая неуверенность на двоих. И понимание, что "как раньше" − не будет. Даже если сейчас выйти и оставить отголоски витать в кабинете.

Он машинально облизывает губы и видит, как человек напротив отводит глаза.

Когда пожимаешь кому-то руку, на короткое мгновение чувствуешь единение с этим человеком, если, конечно, это не формальность. Валера даже не знает, сколько раз за эту... минуту? две? три? они успели совершить эту неформальность.

− Ненавижу вас, − и неясно, чего в этом выдохе больше: бессилия или остаточной злости. Он подошел извиниться, а вместо этого, кажется, получил последствие посильнее, чем после разгрома кабинета. Это тряпкой не уберешь и веником не выметешь. И − самое главное, то, что хуже всего − начал это не Тарасов. Обвинять некого.

Они все еще стоят слишком близко, вплотную, и неудивительно, что Тарасов не верит ему, касаясь бедром его бедра и, конечно, находя опровержение:

− Мне очевидно обратное.

[девочка Ив]

ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ ДАААААЛЬШЕ ПОЖАЛУЙСТА

[Гость]

часть четвертая

Отойти от человека, который тебя не держит, кажется, просто. Нет даже пирамидки ладоней на чужом плече. Их ничто не сковывает в том, чтобы разойтись по разным углам кабинета. Вот только Валера чувствует, что эпизод незавершен. Но и что сказать − тоже не знает.

Он медленно, стараясь не торопиться, отстраняется от Тарасова. Не пятится, это было бы слишком, просто отходит вбок. Коротко смотрит на тренера, но взгляд того не сфокусирован на Валере, будто опять все сначала, будто рвешься в кабинет − а там тренер стену глазами гипнотизирует.

Начинать второй круг Харламов не хочет, потому просто разворачивается и идет к выходу.

− Валера, − это не окрик, просто имя, и все же он останавливается, когда до двери остается четыре шага. И оборачивается, хотя, наверное, там опять выразительная тарасовская спина.

− Если ты сейчас выйдешь за эту дверь, − очень спокойно говорит Тарасов, глядя ему в глаза, − то завтра, вернее, послезавтра, мы встретимся на тренировке, я скажу все, что думаю по поводу учиненного тобой беспорядка... в кабинете, − пауза незначительно, но не услышать акцент, который там есть, невозможно, это как оттеночный краситель, преследовавший его в течение всего диалога: концентрация незначительная, но на цвет влияет, − а ты ответишь что-нибудь в своем стиле − понятия не имею, что именно − и мы эту тему закроем.

− А если не выйду? − губы пересохли, теперь хочется только слушать, а не делать. А еще лучше − отмотать кадры назад и никогда не заявляться к Тарасову после отставки с поля. Проглотить и пережить. Ему не восемь и не пятнадцать, от этого не умирают.

− А если не выйдешь, то будешь жить с последствиями. Какими бы они ни были. И делать выбор.

− Выбор?

− Выбор. Каждый день.

Кажется, все предельно ясно. Ему и вправду не пятнадцать лет, да и эпизод у окна не назовешь невинным.

Валера думает ровно пять секунд.

Раз. Он был на взводе. Тарасов был на взводе, довел человека, себя довел, эмоции по-разному проявляются. Но тогда о каком выборе говорит тренер?

Два. Он не будет сейчас думать о том, почему их шаткая конструкция не размыкалась. Почему он не чувствовал, что такая простая вещь, как "пожимание руки", если переводить с физического на эмоциональный и усилить раз в пятьдесят − это неправильно.

Три. Его положение незавидно, но за себя он хотя бы отвечает. Не знал, что делаю, чувствовал, что хочу, мог не делать − но не делать не стал. А что насчет Тарасова? Он ведь не сказал "останься". Черный ящик. Вытяни кота в мешке, Харламов, и не жалуйся потом, если достанется облезлый.

Четыре. Он всегда сначала действует, потом думает. Тарасов думает слишком много и действует слишком быстро. Они не совпадают, но не это важно. Важно другое.

Уйти-остаться. Позволить себе понять − оставить все как есть. Разбираться сейчас − отложить на потом. Уйти − остаться. Выбирай, ну же!

Пять.

− Я пойду, Анатольвладимирович, − бормочет он себе под нос, зная, что только что выбрал неправильно, но править свой ответ и перетягивать билет − поздно.

− Иди, Чебаркуль.

Все четыре шага до двери он чувствует взгляд между лопаток. Но, когда оборачивается на пороге, чтобы удостовериться, Тарасов смотрит совсем в другую сторону.

***

Шаги в коридоре − нормальные, человеческие шаги, не торопящиеся, не скорые − стихают, где-то вдалеке хлопает дверь, и через пару минут − он уверен − мальчишки уже нет в здании.

"Хоть не сбежал, не оглядываясь".

И ведь действительно не сбежал, хотя он и не ждал ничего другого от этого юнца. А тот даже оглянулся, вздохнул как-то рвано, убедившись, что ему в спину никто не смотрит. Плевать, что взгляд от него только в последний момент оторвал. Важен факт и чужая мысль: не заметил, показалось.

А вот со своим взглядом − ищущим, внимательным, цепким за знакомую макушку − что теперь делать?

И ведь завтра уже придет. Хорошо бы забыл. Но ведь знаешь, что не забудет, кому врать, врать-то кому?

Анатолий Владимирович подбирает с пола пешку, и, хотя фигуры перемешались, он не сомневается, что ту самую.

И ведь обычная фигура. Черная. Гладкая. Маленькая. Правда, дойдя до края доски, может вырасти в ферзя, но ведь это не с каждой пешкой случается. А если и случится, то не сразу.

Пешка на пустом столе смотрится чужеродно. Поставил, чтобы в руках не вертеть, и вроде домой надо, что здесь трогать-то, придет завтра эта оскорбленная гордость: последствия беспорядка устранять, чувство вины лелеять и чувство памяти подначивать. А взгляд все равно примагничивается к фигуре, видя за пешкой совсем другое.

Будущее, которого пока еще нет. И то же будущее, которого может не стать.

Харламова ждет слава. Когда человек настолько упорен, он притягивает к себе всех, удача − не исключение.

Его же ждет будущее хоккеиста, если начнет взаимодействовать с командой. Вроде бы за сегодня должно было дойти, хотя вместе с нужной информации к раздумью незапланированно прицепилась ненужная.

Валера Харламов.

Мелкий, самостоятельный, кулагинский при первом знакомстве на матче юношеских команд.

Ошеломленный − в аэропорту, откуда они уехали по разным направлениям.

Подросший, окрепший и понахватавшийся уверенности в себе после Чебаркуля.

И теперешний, собравший в себе все качества каждого этапа сразу. Шайбы гонять хочет, игру ему подавай. Большую игру и гигантское поле деятельности.

Что же, потом у этого мальчика будут сложные игры, другие матчи, важные победы. А сейчас и льда вроде нет, и команда давно спит по домам, а Тарасова все не покидает ощущение, что только что − или пять минут назад − этот полуфабрикат (хотя какой он полуфабрикат, так, дань привычке, он еще не настолько стар, чтобы не видеть потенциал своих игроков...), так вот, этот незаурядный хоккеист Харламов забросил свою лучшую шайбу в чужие ворота. И даже не заметил этого.

fin

[Гость]

Грациозный Юнкер, вы читали быстрее, чем я это правила))

[девочка Ив]

Гость, хочется процитировать небезызвестный КВН "А ГДЕЕЕЕ????"
Боже, ваш текст - он очень крутой. И язык, и, господи, это напряжение между ними — звенящее, но почему такой конец и где прон?
Мне понравилось, очень понравилось, но как же можно такой шикарнейший фик без прона хэппи-энда?

[Гость]

Tommy_Wiksen, спасибо вам

Автор 1

[Асмея]

Автор 2, вы совершенно изумительны! За Анатолия Владимировича немного больно, а с другой стороны, всё кажется строго закономерным, будто только так и могло быть. Так и никак иначе... Валера - это Валера! Импульсивный, но вопросы задавал правильные.
За рейтинг, именно такой какой получился, отдельное спасибо, нца, тут совершенно необязательна, а вот сиквела с разговорами-объяснениями - хочется.

[Гость]

Автор1, не огорчайтесь. Сколько людей столько и мнений. И писать надо всегда, когда пишется. В нашем деле - это самое главное. Заявка эта на самом деле очень сложная, сама ходила вокруг нее кругами)))) и сейчас еще хочется рискнуть. И спасибо что попробовали и отважились и написали СВОЕ
И читателя понимаю - хотелось жаркой сцены))) правда понимаю Спасибо!

Автор 2

так вот, этот незаурядный хоккеист Харламов забросил свою лучшую шайбу в чужие ворота. И даже не заметил этого.

[Гость]

Грациозный Юнкер, Асмея, Гость в 02:53 , спачибо за комментарии. Юнкер - вам спасибо за комментарии в процессе выкладки, то есть между частями, это было забавно)

Боже, ваш текст - он очень крутой. И язык

Неужели у автора наконец-то появился стиль)

Валера - это Валера! Импульсивный, но вопросы задавал правильные. За рейтинг, именно такой какой получился, отдельное спасибо, нца, тут совершенно необязательна,

Оба момента не могут не радовать)

Мне понравилось, очень понравилось, но как же можно такой шикарнейший фик без прона хэппи-энда?

а вот сиквела с разговорами-объяснениями - хочется.

Не каждому тексту нужно продолжение. Точнее, как, продолжение можно написать к любому тексту. даже к законченному, даже к совсем. Новая спираль и история, которая никогда не кончится, просто в какой-то момент станет напоминать поэпизодный сериал вместо цельного текста.
Кроме того (тут вынужденный реверанс в сторону четырех тысяч с копейками слов выше), здесь при возможном продолжении настаивать пришлось бы именно Тарасову. Не бегать за Харламовым, но раскручивать новый виток. Потому что он не умеет задавать правильные вопросы, потому что боится их задавать, знать -- тоже боится, а уж решать за других не в сторону "шел бы ты отсюда и не трогал мой стабильный эмоциональный фон, который я тут леплю" -- это вообще. А Валера не умеет однозначно определять второе дно, и на текущий момент слишком рационален, чтобы сразу -- с головой и без гарантий. А гарантий у него нет. Да, ему намекнули про выбор, даже почти прямым текстом, но таким образом, что этот выбор будто бы касался одного Харламова. Он не знает, что в голове у Тарасова. Тот ни разу не сказал "я", "мне" и прочие личные местоимения, оттеночный краситель на себя -- не использовал. Картинка у Валеры однозначно не сложилась, и он решил оставить разборки на потом. Молодость же. Все можно исправить, все можно успеть(с)

Автор-2.

[alex_adder]

Автор 2, спасибо вам огромное. За все. За вхарактерность отдельное спасибо. И за финал.
Да, где-то в глубине той черной дыры, которая у нормальных людей называется душой, мне хочется, чтобы было продолжение, но с каждой секундой я понимаю, что - нет. Оно здесь - нет. Все так, как должно быть.
В конце концов, это можно назвать открытым финалом, и каждый додумает сам для себя) Я вообще люблю открытые концовки. В книгах, фильмах, фиках. Хочется самому себе нарисовать продолжение, додумать, прочувствовать. И иногда со временем даже твой собственный финал меняется.
Еще раз огромное спасибо, надеюсь, увидеть ваш ник в деаноне.

я ночь не спала, так что, может, выше немного бред и непонятно, но я хотела сказать, что вы невозможный котик

[Гость]

alex_adder, вам спасибо за то, что понимаете.

надеюсь, увидеть ваш ник в деаноне.

Увидите, куда я денусь. Я еще не писала текстов, за которые мне потом было бы стыдно, а букет персональных печенек каждому хочется словить)

Автор-2.

[МашкаБукашка]

Прочла заявку - дух захватило))))

[Гость]

МашкаБукашка, а прочли исполнения и подумали: ну заявка же была такая, почему никто до сих не исполнил ее построчно?)

[МашкаБукашка]

НЕееееее)))) Прочла исполнение - "кончил,закурил,спасибо")))

[Гость]

МашкаБукашка, кратко и по сути)

[Гость]

Дорогие Авторы! Заказчик невероятно счастлив, что получил целых два потрясающий исполнения своей заявки!
Автор 1 Дорогой автор! Не нужно извиняться! Вы так увидели эту историю, и это прекрасно. У вас получился отличный фик! Спасибо вам за него большое!
Автор 2 Спасибо за прекрасный фик и безупречное исполнение!
И не смотря на то, что заказчик фанатичный поклонник зефирок и ХЭ, но в вашей вселенной такой конец логичен и психологически оправдан. И хотя мне очень больно за АВ, но все вполне закономерно. Для ХЭ Валера здесь слишком рационален, а АВ - слишком осторожен.
*заказчик*

[Гость]

Гость в 20:31, он же заказчик.
Знаете, я рада, что у нас с вами совпадает видение завершения этой истории. То есть у меня в принципе в закромах есть пара эпизодов, так и не сформировавшихся в сиквел, но их реализация будет оправданнее в другой заявке, здесь же -- нить, может, и будет одна, но вот что делать с местами разрыва -- я не знаю.

Автор-2.

[alex_adder]

Гость,

есть пара эпизодов, так и не сформировавшихся в сиквел

мое мнение вряд ли учтется, но, может, не надо? Здесь так все правильно. Так, как, возможно, должно быть. Я вот прям вам верю. И в таких Тарасова и Харламова тоже верю.

[Гость]

Дорогой заказчик! Рада, что смогла вас порадовать иной вариацией исполнения вашей заявки! Она просто чудесна!
Дорогой автор 2 Спасибо вам за исполнение, очень понравилось, только грустно как-то

Автор 1

[Гость]

Гость, он же первый автор, ну извините, оно вышло именно таким и именно так(

Автор 2.

[Гость]

Эта заявка мучила меня до тех пор, пока я не решилась ее написать. Вот что из этого вышло.

Исполнение #3. 1958 слов. читать дальше

Я не знаю, кто виноват. Звезды, которые так сошлись на небе, перепутавшись в замысловатой круговерти мироздания. Кровь, текущая по моим венам, доставшаяся мне в наследство от родителей. Жаркая испанская кровь моей матери с ее ярким взрывным темпераментом, или кровь моего отца, впитавшая в себя всю силу и крутой нрав, всех Харламовых по отцовской линии. Но факт оставался фактом — я сделал это.
Нервы сдавали, а терпения становилось с каждым днем все меньше и меньше. Обида рвалась наружу, ударяла в голову, заставляя злость черной, удушливой волной подниматься из глубин. И каждый день, и час, каждая минута, проведенная на скамейке запасных, пока ребята на бешеных скоростях проносились мимо, забивая голы, обнимаясь там, на площадке, от переполняющих эмоций — превращались в изощренную пытку. И я точно знал, кто палач. И кого я должен ненавидеть. Кого должен рвать в клочья. В кого должен вцепиться стальной хваткой и приложить об этот бортик, в который упираются сильные и красивые ладони, сжимая край так, что проступают вены на руках и белеют костяшки на пальцах.
Знал точно, кому должен кричать в лицо. Хлестать беспощадными фразами, разбить эту маску наглой уверенности – я бог, и царь, и воинский начальник, а ты — Чебаркуль, до той самой поры, пока я не решу иначе.

Знал. И не мог. Не мог ненавидеть. Мазохист хренов. Терпел. Сжимал зубы, ждал, ждал, надеялся и снова ждал. Следил за каждым вздохом, движением глаз, поворотом головы, в постоянном ожидании «вот сейчас … сейчас!» И пулей летел на лед, не раздумывая, по первому зову. Тренировался до синих звездочек перед глазами. Не замечая боли, растяжений, травм. Рвался вперед, бил по воротам так, словно это был последний бой за Родину. Как учили. И надеялся. Хотел только одного. Одобрения. Тихого, четкого. По-тарасовски скупого. Долгожданного. «Молодец, Харламов!» Когда тяжелая эта рука, мягко ложилась на плечо или уж совсем, запредельно невероятное: легонько похлопывая, почти лаская, проходилась от плеча по всей руке до самой ладони: «Спасибо, парни».
И не знал, чего хочу больше — слова или прикосновения. Запрещая себе думать, откуда оно взялось. Стыдное, пугающее, сладкое. Неожиданное. Скажешь кому, не поверят. Сам не верил, чтобы такое. Желание. Настоящее. Почти животное. Выжигающее изнутри. Измучившее ночными видениями, которые заставляли срываться по утрам в душ, пока все спят. И там, глушить звериные стоны удовольствия, впиваясь зубами в край полотенца. Изливаясь в кулак, которым потом неистово бил в стену, чтобы только не видеть перед собой эти черные глаза. Не видеть внимательный, изучающий цепкий взгляд, на дне которого всегда жило то, первое, чуть насмешливое: «Ты и в ЦСКА? И, правда, смешно!» Не видеть эти губы, жесткие, плотно сжатые, к которым хотелось прикоснуться. Просто отогреть своим теплом, чтобы они, наконец, разомкнулись, озаряя хотя бы на несколько секунд суровое и такое уставшее лицо — улыбкой. Его знаменитой. Тарасовской улыбкой.

Время текло неумолимо, и очередной матч снова подходил к концу. И чтобы не видеть, как цифра на электронном табло сменится и прозвучит финальный свисток, я просто опустил голову вниз, и не сразу понял, что случилось.
— Харламов! Приготовиться! Фирсов, Викулов! Смена!
Если бы Гусь не пнул меня локтем в бок, я бы так и остался сидеть.
— Ну что же ты, Валерка! На лед! — Гусь проорал мне это в лицо, и я подскочил как ошпаренный.
Тарасов сосредоточенный, жесткий, неумолимый в своем желании дожать противника и вырвать победу, всего на секунду задержал на мне свой холодный взгляд. И в том месте, куда он упал, прожгло насквозь. Как шальная пуля, которая прошла навылет. И внутри все перевернулось и запекло. Нестерпимо, как будто там на самом деле образовалась саднящая рана.
— Ну, показывай, на что способен.
Все что я смог сказать, задыхаясь, было глупостью, но соображать сейчас получалось плохо.
— Так осталась же минута?!
Я ожидал чего угодно. Отказа, презрения, насмешки. Но вместо этого Тарасов сказал:
— Минута, это целых шестьдесят секунд! За это время хорошая шайба долетает до Владивостока, — и улыбнулся. Скупо одними уголками губ. И в этой улыбке было все!
«Верю! Можешь! Докажи!»
И мир перевернулся. И я вместе с ним! Я перелетел через бортик так, что если бы сейчас были олимпийские по бегу с препятствиями, я бы уже взял «золото»! И нырнул в самую пучину игры, рева трибун, захлебнулся адреналином, который плеснул в кровь зашкаливающей дозой. Резал лед, широко толкаясь всем телом вперед и вперед и не заметил, как был сбит на самом подходе. Приложился ко льду всем телом и от этого удара стал только злее, настырнее. И как только взял шайбу, не видел больше ничего, только полосатую кромку ворот. И в образовавшейся вдруг, звенящей тишине, слышал только, как ударяет кровь в висок. Будто вырубили весь звук разом, и остался только я, лед и черный кружок шайбы.
Победная сирена и красный фонарь над воротами противника вспороли тишину и все звуки, которые были вокруг, обрушились, вместе с бурными объятиями и радостными ором парней!
— На последней минуте матча, шайбу забил. Валерий Харламов! Номер семнадцать! ЦСКА!