#56

[Legenda17Fest]

Тарасов/Харламов
Хотя бы мааааааленькую бессюжетную зарисовочку о том, как Валера целует Тарасову руки.

Вопрос: хочу исполнение!

1. +		24	(100%)
Всего:		24

@темы: выполненная заявка, Тарасов/Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов

Comments

[Гость]

Исполнение 1. Коротенькое. Бессюжетная зарисовочка.

Валера открывает глаза не сразу, в твердой уверенности, что сейчас он уже один. Смотрит в потолок, боясь обернуться, и только тогда слышит рядом чужое дыхание.
Тарасов не спит. Более того, он даже одет, лежит в штанах поверх одеяла и читает газету, надев очки.
— Не ушел, — бормочет Харламов, поднимаясь на локте.
Тарасов слабо улыбается, потом опускает взгляд и хмурится, откладывает газету. На показавшемся из-под одеяла Валерином колене — кровь через бинт, проступает ало-красным пятном, расползается, и понятно, от чего. Тарасов снимает очки, тянется рукой, откидывает одеяло, которое Валера пытается удержать за край, через боль сгибая колени:
— Все нормально, не надо...
— Валера, руки убери.
И он убирает, тут же подчиняется, только смотрит.
Смотрит, как Тарасов медленно снимает бинт, движения осторожные, только бы не причинить боль — как ночью, как этой сладкой ночью, которая была глотком кислорода для обоих.
Грубые пальцы касаются кожи, Тарасов наклоняет голову, и смотрит так близко, что вот-вот коснется губами кожи, даже дыхание чувствуется. Резко отстраняется, берет с полки бинт и снова подходит.
— Перетяну заново, и пойдешь к врачу, — сообщает мужчина спокойным, ровным тоном, как будто и сейчас он его тренер. Как будто.
Валера внимательно следит за тем, как тарасовские пальцы прижимают край бинта к его ноге под коленом, и каждый оборот вокруг раны отзывается болью, какой-то приятной, точно завернутой в сладкое, но болью все равно.
Валера морщится, видит, как следом за ним морщится Тарасов — будто и он эту боль чувствует, гадкую, тянущую, их общую для двоих. Харламов хватает его за руку и тянет к себе, но Тарасов корпусом с места не двигается, только взгляд наконец от бинтов отводит.
И Валера держит его руку за запястье, смотрит долю секунды, а потом припадает губами к просвечивающей из-под загорелой кожи вене, целует ладонь, прикрывая глаза и чувствует, что Тарасов роняет так и не затянутый бинт, и тот сползает вниз, к щиколотке. Не важно. Наплевать.
Только губы на коже, лихорадочные, быстрые поцелуи, и нос мешает, потому что рука – слишком близко, жмется к щеке, только отстранить ее совсем не получается — у обоих.
Тарасов берет его лицо в ладони, останавливая, и Валера открывает глаза.
— Тихо.
Пальцы молодого хоккеиста теперь — на его запястьях, и не отстраниться, даже если захотеть.
— Не ушел, — повторяет Валера и взгляд — счастливый, светлый.
— Дур-рак, Харламов, — устало говорит Тарасов, но невольно тоже улыбается, притягивает парня к себе и касается губами его лба через челку.

[Гость]

Твою мать, сколько опечаток!

Автор.

[pelman.]

ЛЮБОВЬ ЛЮБОВЬ ОО ТАРАСОВ С ЭТИМИ ЕГО РУКАМИ О ЛАСКОВЫЙ ТРЕПЕТНЫЙ КОТИК ВАЛЕРА ОООООО
АВТОР Я ТЕБЯ И ТАК ЛЮБЛЮ НО ТЕПЕРЬ ЛЮБЛЮ ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ ЕСЛИ ЭТО ВОЗМОЖНО

а список того, что поправить, кинь мне в умыл, я тут могу записи/комменты редактировать, исправлю)

[Fenrira Grey]

УЖЕ! ТАК БЫСТРО! ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ! Я НЕОБЫКНОВЕННО СЧАСТЛИВА ПИШУ С ЛЮСТРЫ СВИСАЮ ПЕЧАТАТЬ НЕУДОБНО КРОВЬ ПРИЛИЛА К ГОЛОВЕ ИЛИ ЭТО ОТ РАДОСТИ НЕ ЗНАЮ КАК ЭТО МИЛО-ТО АААААА
СПАСИБО СПАСИБО СПАСИИИИИБО!!

счастливый заказчик

[Гость]

Автор, милый!!! Фиг с ним, с опечатками!!! Вы все равно котик!!! )))
Ну, прелесть же!!! Правда!
--------------------------------
заказчик, родной!!! кидайте скорее еще заявок! похоже у вас джекпот

[Гость]

Гусь Хрустальный, написала. Спасибо!^^ и жутко приятно, да)

Fenrira Grey, ура, я рада, что вы рады!

[Skifshi]

ОБОЖЕ, ЭТО БЫЛО ГОРЯЧО! С такими зарисовочками ничего мне больше не нужно! Спасибо вам автор. ВЫ ПРЕКРАСНЫ КАК РАССВЕТ закат, темная ночь и иже с ними

[Гость]

Гость, аыы, невероятно приятно быть котиком, спасибо!!!

Skifshi, ура!!!)))

Автор.

[Гость]

Автор №1, вы космический котик. Это было очень-очень. И нежность, и жар, и аыыыы, если вы понимаете. Мне теперь чертовски неловко выставлять свою графомань на суд заказчика и чудесных читателей. Но не выбрасываться же Если что: простите все, Автор №1 фееричен, Автор №2 просто многословно наваял.

Исполнение №2, 1954 слова, как сказал word, PG-13, пост-Канада.

1/2.

Это начинает входить в привычку - ступать на лёд как в первый раз. Тому, кто сказал бы, что первый раз - какой бы то ни было - всегда бывает один-единственный, хоккеист Валерий Харламов уж нашел бы, что ответить. Он выходит в свой первый четвёртый раз: уже были первый по данности, первый после аварии, первый после стартовой монреалевской игры - и вот сейчас первый после Канады, когда снова пришлось лататься. Выходит, когда на ледовой арене давным-давно пусто, и даже уборщицы в застиранных синих халатах перестали греметь вёдрами. Повтор бьёт в голову, как рюмка водки на пустой желудок - он слишком хорошо помнит, как так же - точь-в-точь - ставил ногу на лёд предыдущие разы. Когда лезвие конька - к гладкому ледовому глянцу, когда в этом есть что-то на разрыв. Почти страшное. Почти интимное. Как прикосновение к коже.

Канада за спиной, будущее - перед самыми глаза, а боль - внутри, и концентрируется вовсе не там, где должна.

Белоковский, неожиданно крепко ухватив его под руку ещё при сходе с трапа, поволок сразу в травму («Ты, Харламов, не рыпайся, а то ведь свезу и сдам Зое Сергеевне, у той не попляшешь»). Олег Борисович умел быть упрям, когда хотел. Валера успел крикнуть Гусю только оборванное «Скажи Тарасову!..» Что «скажи» - Гусь должен был додумать сам, он только с вида не мозговитый. «Скажи, что всё проклятая нога, а то бы», «Скажи, что победа - его заслуга», «Скажи, что всё было для».

Замечательно. Он не в состоянии проговорить про себя собственную мысль, которая всё ещё болит не там, где должно болеть; под и за сердцем же не должно болеть вообще, у него здоровое сердце, ну же.

Первый круг по льду - медленный, и трибуны сливаются в одну чёрно-синюю стену. Над ареной, как покрывало, - тёмный полумрак, густые сумерки пустого помещения. Валера делает ещё круг, сжимает руками клюшку, вдыхает всей грудью. Такое старое и хорошее слово - дом. Место, куда хочется возвращаться к кому-то.

— Не спится, Харламов?

Валера спотыкается, как семилетка, цепляет носком конька лёд и, демонстрируя чудеса равновесия и владения спортивными навыками, выпрямляет спину, чуть не пропахав лицом добрую пару метров. Тарасов стоит у противоположного борта - так болезненно знакомо, что опять дёргается это ненормальное здоровое сердце.

— Анатолий Владимирович? - он спрашивает неверяще, подавляя идиотское, детское желание потереть глаза.

— Тень отца Гамлета. Не спится, спрашиваю?

— Вы что здесь?.. Поздно ж, - он подкатывается ближе, всё ещё с силой сжимая клюшку так, словно она сможет чем-то помочь - нашепчет нужные слова, быть может. Или просто отгородит от. Не помешало бы.

— Тебе не поздно, Харламов, а мне поздно? - Тарасов поправляет очки, сползшие на кончик ночи, смотрит исподлобья, внимательно, и Валера сглатывает. Как будто ничего не менялось - он стоит на льду, Тарасов - по ту сторону борта, сжимая его края пальцами, и смотрит так, что хочется вкататься в этот самый лёд. Только сейчас над ареной - синяя темнота, вокруг ни души, никто не лупит по шайбам, отрабатывая дальний пас, и Третьяк не орёт Михайлову, чтобы тот не учил его стоять на воротах.

Просто очень тихо. Просто всё теперь, конечно, иначе.

Очень давно - иначе.

— Неа, - Валера мотает головой и отвечает невпопад, - не спится.

— Что домой не поехал? - вдруг, вздохнув, спрашивает Тарасов. Голос усталый и глуховатый, будто из-под толщи воды; непривычный голос. Он снимает очки, складывает, убирает в нагрудный карман рубашки под вязью тёплой кофты, трет пальцами веки - так, как парой минут ранее хотел Валера.

— Не знаю, - пожимает плечами Харламов. - Не хотелось. Сюда хотелось. Соскучился. - И зачем-то добавляет, будто есть варианты: - По льду соскучился.

— Это бывает, - отзывается тот. - Как нога твоя, Валера? Ещё четыре игры отхромаешь?

— Пока не развалилась, - усмехается он; губы против воли растягиваются в улыбке, обнажая все тридцать два. Крепко завязали, хочется добавить ему, как вы учили, - значит и дальше не развалится. Больше отхромаю! - только бы вы не сомневались. И быстро продолжает: - Анатольвладимич, я что хотел...

— Переодевайся. Поговорить надо, - и Тарасов, не дожидаясь ответа, разворачивается и уходит. Харламов провожает его глазами до темного дверного провала под трибунами - и ещё с минуту не двигается с места. Здоровое тренированное сердце раздражающе-знакомо болит, хоть ты тресни.

[Гость]

2/2.

*

Когда Валера, постучав костяшками пальцев по косяку приоткрытой двери, заглядывает внутрь, Тарасов машет ему рукой - мол, заходи. В знакомом кабинете всё так же, как раньше, будто что-то должно было измениться после Канады. Но ничего не изменилось, и даже воздух всё тот же, пахнет старыми бумагами в истёртых папках, нагретым винилом, мятной сладковатой свежестью и чайной терпкостью - Тарасов пьёт чай, больше похожий на чистую заварку, чифир. И свет тот же, рыжий, от настольной лампы. Домашний.

— Анатольвладимич, звали?

— Заходи. Рассказывай.

— О чём? - Валера, придвинув стул ближе, садится рядом, слева от, на самый краешек. Сцепляет в замок руки.

— О трёх шайбах в наших воротах! - Тарасов повышает голос - вот теперь он тот, прежний, знакомой, с металлической звенящей нотой, но Валере, которому мгновенно хочется выпрямить спину, кажется, что он спрашивает о чём-то другом. Спрашивает очевидно, прозрачно, и нужно только понять.

Канада. Концентрированная мечта, мечта-эссенция, давний и неизбывный смысл. Победа, так и не увиденная его - Тарасова - глазами, и Валере хочет сказать, что понял, расслышал, что он сейчас расскажет всё, больше, чем всё, он уже открывает рот - но не произносит ничего. Потому что этот вечер, втекающий в ночь, - случайность. И то, что Тарасов спрашивает, не спрашивая, именно у него («Рассказывай», звучащее как «Расскажи»), - тоже случайность. А уж про сердце, это треклятое распухающее в груди сердце, он и подавно не думает. Тоже - случайность.

Поэтому вместо рассказа - о трёх шайбах в воротах или о клюшке Кларка, чуть не переломившейся об его ногу - он говорит то, что никто не смог бы передать Тарасову, как ни проси и как ни надейся на чужую понятливость:

— Это всё вы.

Тот смотрит, вздёрнув брови - легкое, жестким изломом, удивление.

— Мы бы не выиграли, - Валера говорит тихо, глядит в столешницу, изучая псевдо-древесный узор, - без вас. То есть, если бы вы не... Вы нас сделали. Всех, каждого, будто своими руками сделали, слепили, не знаю, вы должны были быть там. Должны, - это, последнее, он выдавливает почти сквозь зубы, словно Тарасова надо в этом убеждать.

— Валера.

— Вот, - выдыхает Харламов. - А теперь я вам про шай...

— Валера.

И только тогда он понимает, что в какую-то секунду успел закрыть глаза. Открывает - и встречается взглядом с Тарасовым. Чужие - почти черные в полумраке кабинета, как крепкий-крепкий чай.

— Так хотелось выиграть, - зачем-то делится он. Доверительно так, будто сокровенным.

— Для чего хотелось? - интересуется Тарасов, опускает руку на стол. Пальцы начинают отбивать по крышке медленную дробь - словно мягко жмут на фортепианные клавиши. Валера смотрит, будто загипнотизированный.

— Не знаю, - шепчет он; голос исчезает, как если бы всё, что громче, было способно нарушить эту спайку рыжей полутьмы и тихой дроби. - Просто хотелось. Чтоб себе доказать, что могу. Чтобы им доказать, что мы всё умеем, что можем. Чтобы люди радовались. Чтобы вы...

— Порадовался? - Тарасов хмыкает, усмехается. Дробь становится звонче, четче, быстрее; Валера всё ещё смотрит на его пальцы и не смотрит в лицо.

— И это тоже.

«И чтобы гордились».

— Считай - порадовался. Ладно, Харламов, к ляду их, шайбы эти. Рановато тебе ещё ночи на льду коротать, как я погляжу. Иди давай, - он кивает на дверь. - Отсыпайся. Завтра к семи чтоб как штык, - и Тарасов вдруг первым поднимается из-за стола, опираясь на столешницу руками, и вот тут Валера понимает - врачебный обман всё это, больное у него сердце, как есть больное.

Он успевает перехватить его руку - пальцы обхватывают запястье - и быстро прижать чужую ладонь к губам. Кожа на тыльной стороне сухая и жесткая; Валера жмётся к ней раскрытыми губами, глубоко вдыхая запах - что-то терпкое и свежее, как будто давно впаянное в стенки собственных лёгких. Рука Тарасова крупно вздрагивает в его ладони - и Харламов благодарен его обескураженности за то, что Тарасов не сразу отнимает руку. Он прижимается губами ещё - и ещё, и ещё, целует, пятнает, клеймит, греет, благодарит, и секунды, эти чертовы секунды, что же они так прекрасно-долго тянутся.

— Что з-за! - Тарасов, наконец, вырывает руку, смотрит на него сверху вниз, - что ты мне... по-холопски... Не долечили тебя, что ли, Харламов?

Он благодарен ещё и этой огневатой полутьме - за то, что чужой взгляд читается плохо, и даже если в нём есть та яростная брезгливость, что быть просто обязана, - Валере она не видна. Ему видны только тонкие темные прядки, упавшие Тарасову на лоб. Их хочется отвести назад рукой. Или губами - губами тоже можно. То есть, нет, нельзя губами. Никак нельзя.

— Черт знает что, - бормочет тот, отталкивается от стола, собираясь сделать шаг, и тогда Валера повторяет эту ошибку во второй раз, потому что заново - уже не страшно. Не так сильно страшно.

Он хватает Тарасова за руку, не давая уйти. Просто держит, прижимая его ладонь к столу, и опускает голову, приникая к этой руке лбом. Чужая рука холодная, а собственный лоб - горячий, словно в лихорадке. Может, и правда не долечили. Сердце-то никто проверять не додумался. Особая такая лихорадка, видно - оттуда родом, из-за грудины. Будто Кларк ему клюшкой угодил по рёбрам, а не по ноге.

— Харламов, - в тарасовском голосе что-то почти растерянное, будто ему хочется, чтобы тот его успокоил - прямо сейчас, - да что с тобой такое, а? Тебе плохо, может?

Валера качает головой - нет, нет - всё ещё вжимаясь лбом в чужую, придавленную собственной рукой к столу ладонь. А потом кивает - да-да, плохо - насколько это возможно из его положения. Он не может сказать в голос: болен, не долечили, плохо, вас - как диагноз - никто поставить не смог. Вот и не лечусь. Не могу встать на ноги. Сижу и стоп себе думаю.

Он ещё много думает - или, кажется, не думает вообще - когда вдруг чувствует, как ему на затылок опускается рука - осторожно, мягко, как ребёнку. Жест такой неправильный, не тарасовский какой-то, совершенно противоположный ожидаемой реакции, что Валера всё-таки поднимает голову, заглядывает снизу вверх ему в глаза. И глаза тоже как будто не те, лицо вообще не то - нет глубокой морщины, рассекавшей лоб, и резких складок у рта.

— Сеанс благодарности окончен? - очень тихо и ровно интересуется Тарасов.

Валера сглатывает, мотает головой, прикрыв глаза, морщится.

— Да я разве... Разве я только, - и мучительно, тяжело выдыхает - слава богу, хоть не договорил. Черт бы побрал, что не договорил. Теперь-то уж куда отступать, теперь только если вниз головой с первой же высотной крыши.

— Дурак ты, Валера, - вдруг так же тихо говорит тот. Одна его ладонь всё ещё на харламовском затылке - легко-легко лежит, почти неощутимо; вторую Валера по-прежнему прижимает к столу. Надо отпустить, наверное. Он кивает - ага, дурак. И, вывернув голову, пытается прижаться губами к чужому запястью, поймать губами пульс, сказать: «Это не "Спасибо"», сказать: «У меня оказывается, вы представляете, сердце больное».

— Совсем дурак, - удостоверившись, шепчет Тарасов.

Валера кивает снова - спорю я, что ли. И медленно, будто боясь что-то разрушить, поднимает руку. Берёт чужую ладонь - Тарасов руки почему-то не вырывает, жалеет убогого, наверное - и опять тянет к лицу. Он не очень понимает, что делает, и подумать можно будет потом, если оно вообще настанет, это потом. А пока просто целует чужую раскрытую ладонь - долго, долго - и Тарасов коротко выдыхает над его головой, будто выдох вдруг встаёт поперёк горла. Валера прижимает к губам его пальцы - шероховатые подушечки, жесткие мозоли - и голова кружится, в висках звон, а, может, это кружится комната. Вот этот вытолкнутый в осеннюю московскую ночь тренерский кабинет, где рыжий свет от лампы, где пахнет черным чаем и мятой. Где чужие пальцы ведут по его губам - так, что, не сиди он, ноги уже подкосились бы.

Из горла рвётся полустон-полурык, на деле - глухой всхлип. Это больное сердце защемляет в груди, когда Валера ловит эти пальцы ртом - и слышит собственное имя, бисером слогов рассыпавшееся по полу.

[Fenrira Grey]

!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Я все слезами залила! Это же невозможно, чтобы было так хорошо! Так правильно! Я даже не рассчитывала, что так прекрасно может выйти!
Автор! Автор!
Вы кастрюля супа моего холодильника! Шоколад моего зефира и арбуз моей бахчи, автор!

[Гость]

Автор2 АААААААААААААААААА!!! А где же третья часть?!!! Здесь точно должна быть третья часть!!!
Автор, вы не можете быть таким жестоким!!!! Автор, умаляю, напишите АВ и Валере третью часть!!!!
Ну, что же вы с ними и с нами делаете-то?!!!!

[Гость]

Fenrira Grey, *издаёт много невнятных звуков исключительно восторженно-счастивого характера*
ВОТ ОНО, СЧАСТЬЕ! ЗАКАЗЧИКУ НРАВИТСЯ
Спасибо большое, очень хотелось вас порадовать (вот прям как Валере АВ), и я рада, если удалось). Awww.
И да, да, автор согласен быть кастрюлей супа, это клёво!

а.

[Гость]

Автор2, ну ты уела меня!
НАСТОЛЬКО ШИКАРНО. И очень узнаваемо, да))
Это просто невероятное, такое — насквозь пробивающая. Ты волшебная, волшебная совершенно. И если послде первого абзаца у меня возник вопрос, ты ли это, то спустя пару абзацев вопроса не осталось.
Невероятно, потрясающе, ИЗУМИТЕЛЬНО.

— Это всё вы.

да!! боже, всё — в этой фразе.

— Валера.
— Вот, - выдыхает Харламов. - А теперь я вам про шай...
— Валера.

и мое сеееердце аастановииилооось

Он прижимается губами ещё - и ещё, и ещё, целует, пятнает, клеймит, греет, благодарит, и секунды, эти чертовы секунды, что же они так прекрасно-долго тянутся.

*принесла и положила пылающее сердце к ногам Автора2, всхлипнула, уползла*

даже если в нём есть та яростная брезгливость, что быть просто обязана, - Валере она не видна.

МОЖНО ЦЕЛОВАТЬ ТВОИ РУКИ?!

Ему видны только тонкие темные прядки, упавшие Тарасову на лоб. Их хочется отвести назад рукой. Или губами - губами тоже можно. То есть, нет, нельзя губами.

тут просто разрыв сердца. нет таких слов.

опускает голову, приникая к этой руке лбом.

и таких слов - нет.

Разве я только, - и мучительно, тяжело выдыхает - слава богу, хоть не договорил. Черт бы побрал, что не договорил.

пойду подышу. не могу. потрясающе.

Автор 1.

[Гость]

[L]Гость в 16:45 [/L], она должна быть и где-то обязательно существует, но беда в том, что у автора на этом закрылся гештальт *разводит руками*. Автор немножко чукча и не умеет писать становление и рейтинг. Но ащащащ, спасибо, что вы так эмоционально отозвались!)).

[Гость]

Автор намба уан! Рахат-лукум печени моей! *кидается в объятия*

И очень узнаваемо, да))

Я сильно старалась, чтобы не, но проще выжечь калёным железом *рукалицо*.

Это у меня тут сейчас сердце на разрыв от того, что ты такая замечательная, от того, что эти чертовы кинки - у нас общие. На всю эту болезненную их нежность, на Валерину преданность. Ты вот пришла и положила своё, а я вырываю из груди и отдаю тебе своё Спасибо тебе огромное! *автор №2 - котик, трущийся щекой о монитор*.

МОЖНО ЦЕЛОВАТЬ ТВОИ РУКИ?!

Оставим Валере с АВ!

[Fenrira Grey]

— Что з-за! - Тарасов, наконец, вырывает руку, смотрит на него сверху вниз, - что ты мне... по-холопски...

Вот это мое любимое! Это так ин кэрэктэ, что просто ух!
простите, я и так эмоционально инвалидна, а тут еще и дислексиком косноязыким стала.

Но

[Fenrira Grey]

Авторы, мои кукусики, а тут ведь нет конца тура, да? А когда открываться можно? Я хочу вас знать в лицо!

[Гость]

Fenrira Grey, не наговаривайте на себя, вы прекрасны!)
И ащащ, да, если вхарактерно), самой строчка понравилась *рукалицо*.

а.

[pelman.]

КОТИКИ ВЫ МОИ АНОНИМНЫЕ
у меня такое впечатление, что я жената на обоих авторах, но опустим, опустим эту деталь, автор 2, я же права?
после второго исполнения я пошла продышаться и вышла в окно
посылаю мегатонны любви и пытаюсь привести в порядок мозг, чтобы написать внятный отзыв.

[Гость]

у меня такое впечатление, что я жената на обоих авторах, но опустим, опустим эту деталь, автор 2, я же права?

права.
автор1.

[pelman.]

Я УЗНАЮ ЕЁЁЁЁЁ ИЗ ТЫЫЫСЯЧИИИ
простите, был взволнован

[Гость]

Гусь Хрустальный,

Я УЗНАЮ ЕЁЁЁЁЁ ИЗ ТЫЫЫСЯЧИИИ

Эт-то яаааа! *кинулась на шею* Уруру, жена меня узнала, как приятно
Хотя сложно не узнать такого беспалевного автора *рукалицо*.
Не ходи в окно, лучше иди сюда, я тебя обниму и скажу спасибо за килотонны любви).
Наш скромненький гаремчик перекочевывает в эти комментарии *гогочет*.

[Бастард]

Нет. Нельзя быть на свете прекрасными такими! Авторы, вы мое солнце и звезды невероятны))
Пойду выйду в окно перечитаю оба текста

[Гость]

Бастард, автор №2 очень-очень благодарит и ему дико приятно (он так же берёт на себя смелость сказать спасибо и от автора №1)).

[Гость]

Я вас просто всех люблю.
Поцелуи рук это вообще кинк. Авторы, вы оба так потрясающе исполнили.
Все за меня сказали.
Я просто тут тихо постаю и поплачу от восторга)

[Гость]

Гость в 21:43, у автора №2 это тоже адский, невыносимый кинк. Жму вам руку.
Спасибо огромное, нам (снова говорю за двоих) очень-очень приятно - и в общем и целом, и что погладили кинк).

[Holy Allen]

Всех узнала, всех люблю, я вам говорю ежедневно, какие вы охрененные, просто будьте, а? Оба исполнения - до дрожи, прошибают. Такие разные. Авторы, я целую ваши руки, все, что хотите - для вас. И да, вы знаете, так мало букв в отзыве - это не от недостатка любви. Честно. Вы прекрасны. Тексты прекрасны. Обожаю.

[Гость]

Tommy_Wiksen, ыыыы, семья продолжает собираться вместе, аввв *опять одни звуки*. Мы (и я тут всё ещё за себя и за того парня-автора№1) знаем, что это не от недостатка любви, потому что её у нас всех мноооого *сердца и объятия*. Спасибо тебе огромное. Всегда - всегда! - так важно и приятно услышать тебя. И БУДЕМ-БУДЕМ МЫ ВСЕ БУДЕМ ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ НЕБО ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ СОЛНЦЕ ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ ЗЕФИР *фонтанирует*.



а2.

[Эдема]

СУМАСШЕДШИЕ ВЫ

*РЫДАЕД И СМЕЕТСЯ ОДНОВРЕМЕННО* и это диагноз)