#17

[Legenda17Fest]

У команды коллективная путевка в Сочи. Все заигрывают с девушками, и только Валере никто не нужен кроме тренера... юмор, бытовые ситуации, хочется летний уютный текст. ЮСТ, который все-таки доходит до логичного завершения.

Вопрос: хочу исполнение!

1. +		43	(100%)
Всего:		43

@темы: выполненная заявка, Тарасов/Харламов, Валерий Харламов, Анатолий Тарасов

Comments

[Гость]

заказчик, извините, с юмором и бытом у меня как-то не сложилось, зато юста и мозгоклюйства - навалом. и ностальгии по морю - тоже)



Название: ***
Пейринг: Тарасов/Харламов
Рейтинг: R
Саммари: пвпшка без претензий, first time, юст

Солнце пробивается сквозь ресницы радужно, слепит, разливается по телу тягучим плавленым мёдом. Лёжа на спине, Харламов лениво загребает горячий песок, просыпает тонкой струйкой между пальцами, перебирает мелкие круглые камешки, старается ни о чём не думать. Сильно старается - так, что туго и звонко ноет в затылке, заглушая весёлый гомон вокруг - визг детей, переливчатый девичий смех, басовитый гоготок Петрова, шелест карт и монотонный плеск волн. Плеча Харламова касается прохладное после купания бедро Наташи - или Марины? - и он, зажмурившись и отрезая радужный свет, изо всех сил пытается представить себе её лицо, точёную фигурку в цветастом купальнике, светлые локоны, забранные в конский хвост. Пахнет духами, морем, нагретой галькой, пивом и горьким папиросным дымком.

- Валерка! - кто-то тормошит его за плечо, шлёпает мокрым полотенцем по животу. - Айда купаться! А то валяешься, как тюлень, скоро жрать можно будет!

Харламов неохотно разлепляет глаза - солнце безжалостно бьёт в упор. Тёмный коренастый силуэт Михайлова маячит на фоне искристого синего моря, улыбка до ушей, рядом пританцовывает пухленькая симпатичная девчонка, смуглая до черноты.

- Валер, перегрелся? Чего молчишь?

Харламов садится, борясь с головокружением. Залитый солнцем пляж стелется в обе стороны, усеянный телами загорающих всех оттенков - от нежной красноты “новеньких” до жаркой бронзовости местных или санаторных. Харламов оборачивается на своих - уже подзагоревших, хохочущих, дурных, лапающих девчонок пацанов, встречается взглядом с Мариной - или Наташей? - и тут же уводит его дальше, за её плечо.

Тарасов, похоже, даже позу не сменил за всё время, пока команда резвится на пляже - так и лежит на деревянном шезлонге, нацепив на нос модные тёмные очки и пристроив на грудь книжку в яркой обложке. То ли действительно читает, то ли дремлет - не разобрать. Харламов несколько мгновений смотрит на него, потом быстро отворачивается и вскакивает на ноги, чуть покачнувшись.

- Борька! Спорим, до буйков тебя сделаю!

Михайлов хохочет.

- Слабак! На пиво? Погнали!

Они одновременно влетают в пронизанную солнцем, взбаламученную воду, подняв тучу солёных белых брызг. Харламов сразу берёт вразгон, правильным кролем, Михайлов выпендривается, проныривая по-дельфиньи, баттерфляем, но быстро выдыхается и отстаёт. Тёплый гладкий буёк, поросший снизу мелкими острыми ракушками, упруго скользит под ладонью, и Харламов победно орёт, вскинув кулак.

Затылок обжигает взгляд - один из десятков обращённых к нему, и он зажмуривается, смаргивая солёную жгучую воду, и шепчет одними губами длинное, долгое, протяжное: “Анатольвладимыч”, и даже улыбается, пока никто не видит.

Михайлов подгребает слева, досадливо трясёт башкой.

- Сволочь, - беззлобно говорит он.

- Меньше пива надо жрать, Борька. Поплыли назад.

На обратном пути Михайлов рывком уходит вперёд, а Харламов медленно плывёт на спине, щурясь на ослепительное небо. Во всём теле разогретой кровью стучит, пульсирует раздробленное на шесть слогов имя, которое ему можно произносить вслух как угодно, но только не так, как действительно хочется - на выдохе, в чужой узкий, нервно подрагивающий рот.

Вдоль позвоночника сладко тянет. Харламов не спешит возвращаться на берег. Он переворачивается, погружает лицо в воду и раскидывает руки, чувствуя себя обломком кораблекрушения. В ушах тонко звенит плеск волн, гулко, как в запертой комнате. Харламов не знает, как выдержать ещё пять дней до отлёта.

Ему хочется трусливо сбежать - или запереться в номере до конца отпуска с Наташей - или Мариной? - пить с ней терпкие красные вина и долго ласкать тело, к которому не испытывает ничего, кроме равнодушия. Пусть это будет наказанием, решает он, правильным, нужным наказанием, потому что ну невозможно же дышать, каждым вдохом и выдохом поминая имя - шесть резких слогов, слитых в одно - и просыпаться по утрам с гудящей хмельной башкой и рукой, постыдно зажатой между ног.

Звериное, невыносимое желание, которое медленно подтачивает стальную выдержку - в самолёте было ещё терпимо, да и первые несколько дней, когда Тарасов не попадался на глаза, можно было дышать спокойно, но потом вдруг накрыло - разом, словно он где-то проскочил точку невозврата, проглядел и теперь уверенно несётся навстречу крушению, навстречу смерти.

Харламов снова переворачивается, утирает лицо, смотрит на берег. Одинокий пловец направляется к нему - голова на фоне ослепительно синей, тёмной воды, уверенные взмахи светлых рук - и сердце ухает вниз, тянет ко дну. Он беспомощно замирает на месте и смотрит, как Тарасов подплывает к нему - лицо сжатое, будто кулак, хмурое, сосредоточенное, неулыбчивое. Харламов неловко отгребает в сторону, в животе крутит, ноет, волнами - как на качелях, он не знает, что говорить, да и нужно ли, а Тарасов уверенно прёт на него, как танк, и злится отчего-то, словно они не в море, а в привычной ледяной стихии, и Харламов где-то налажал.

- Валера, - говорит Тарасов, замирая в метре от него. - Не перекупался? Сразу, как вернёмся, тренировка - не хватает ещё, чтобы ты слёг.

- Я уже назад, Анатольвладимыч, - бормочет Харламов. - Задумался просто...

Фирменный тарасовский прищур неуютен, хочется нырнуть, уйти, сбежать.

- Задумался он. Ладно, Харламов, пока можно, но только здесь - на льду мечтать вредно.

У Харламова ноги отказывают - держаться на воде всё труднее. Волна захлёстывает подбородок, от солёной воды дерёт горло.

- Что с тобой происходит, Валера? - вдруг спрашивает Тарасов - непривычно мягко, и от этого хочется выть. Харламов смотрит вниз, на преломленные тёмной водой смутные очертания светлого, подтянутого тела и вдруг выпаливает на одном дыхании, зажмурившись от ужаса:

- Я больше так не могу, Анатольвладимыч. Не могу. Не умею. Не хочу.

- Не буду, - подсказывает Тарасов.

Харламов мотает головой, захлёбывается, сплёвывает горькую, тяжёлую воду.

- Не буду. Без вас - не буду. Не получается.... Совсем не получается, - его несёт в какие-то тёмные, страшные глубины, это всё, он чувствует, что это - всё, конец, но остановиться уже не может. - Я уехать хочу, Анатольвладимыч, завтра, если можно, дождусь вас в Москве, не могу здесь больше - смотреть на вас, думать, понимать, что никогда ни за что ничего не будет. - Он находит в себе смелость посмотреть на Тарасова, но его лицо нечитаемо, как книга на незнакомом языке, и отчаяние накрывает Харламова с головой, топит, глушит, больно бьёт под дых.

Тарасов молчит. А потом вдруг протягивает руку и едва касается плеча Харламова.

- Не дури, - спокойно говорит он. - Уехать ему захотелось... - Словно только это и услышал. - Давай вечером поговорим, в ресторане. А сейчас жми на берег, Харламов, синий весь уже.

И всё. Харламов смотрит в напряжённую светлую спину, считает взмахи рук. А потом резко разворачивается и гребёт к берегу так, словно от этого зависит его жизнь. Ему действительно холодно. Холодно. Холодно.

И если думать только об этом, то становится легче.

***

Ресторан “Волна” гудит - музыканты на крохотной сцене наяривают подобие бодрого танцевального джаза, безбожно лажая, на пятачке перед ними топчутся танцующие пары, бриз треплет полосатые занавески на веранде, выметая сигаретный дым и людской гомон в открытое море. Харламов сидит в углу, гоняя по тарелке одинокую картофелину, возит пальцем по запотевшей рюмке. Рядом сидит девчонка - он окончательно забыл её имя - льнёт к плечу, что-то рассказывает, курит, пьёт вино и смеётся, и прижимается гладким тонким бедром под лёгким летним платьем. Харламов сквозь мутную дымку перед глазами смотрит на своих - ребята расхватали местных барышень, заигрывают вовсю, кто-то - не разобрать - целуется в дальнем углу, прикрывшись полосатой занавеской, Михайлов и коренастая брюнетка лихо отплясывают на танцполе, он крутит девчонку так, что широкая юбка разлетается веером, открывая трогательно белые трусики, и кто-то одобрительно свистит. В голове у Харламова мутно, тяжко, ему не хватает воздуха. Девушка рядом с ним кладёт на его руку горячую узкую ладошку, кажется, зовёт потанцевать. Харламов смотрит на неё и не слышит - она шевелит розовыми губами с красной каёмкой от съеденной помады и вина. У неё красивые глаза, длинные ресницы и одуряюще ласковый, завлекающий взгляд.

Харламов тяжело встаёт, ищет взглядом Тарасова, но того нигде нет. Поговорим, думает он горько и пьяно, поговорим, мать твою... вот и поговорили. Завтра же поеду в аэропорт, последние отпускные спущу на билет, первым же рейсом... к чёрту. Невозможно так больше, не получается и не получится никогда...

Море за окном чёрное, густое, безлунное, запах водорослей забивает ноздри, перешибая табачную вонь. Харламов идёт сквозь толпу к выходу, пол содрогается от резких, гулких басов и топота ног. Кто-то налетает на него, тормошит, предлагает выпить, орёт в самое ухо, смеётся, но Харламов непреклонен - ему надо на воздух, срочно, прямо сейчас. У него даже получается улыбаться и пьяно отшучиваться - так здорово, когда хоть что-то удаётся взять под контроль. В конце концов он выбирается на дощатый настил перед рестораном, жадно глотает солёный бриз, слушает тихий шорох волн.

Тарасов наверняка уже в номере, читает свою дурацкую книжку и ни о чём не помнит. В горле вскипает детская, слезливая обида - Харламов сжимает зубы, яростно хлопает себя по карманам в поисках сигарет, но находит только мятый коробок спичек.

- Блядь, - бормочет он. - Вот так всегда...

Что - всегда, додумать он не успевает. Из-за плеча протягивается рука с открытой пачкой, белеют тонкие столбики иностранных сигарет, веет дорогим одеколоном. Харламов круто разворачивается, едва не упав, и во все глаза смотрит на Тарасова - тот стоит перед ним, ладный, собранный, в белой рубашке без галстука и тёмных, идеально отглаженных брюках. Выбившаяся из уложенной причёски прядь крутым завитком падает на лоб. В сумерках его кожа кажется очень бледной.

[Гость]

- Кури, Харламов, - тихо говорит он.

Харламов занемевшими пальцами тянет на себя сигарету, неловко выдёргивает, остальные рассыпаются по помосту, смутно белея в темноте. Тарасов хмыкает. Харламов начинает неуклюже извиняться, нагибается, чтобы собрать, но на плече смыкаются жёсткие пальцы, тянут вверх. Харламов выпрямляется - Тарасов стоит очень близко. От него пахнет вином, одеколоном и табаком... и ещё чем-то густым, острым, невыносимо влекущим. Харламов моргает - раз, другой - горло сжимается, руки дрожат.

- Вы что делаете, Анатольвладимыч? - шепчет он. - Вы... зачем?

Тарасов сосредоточенно молчит, держит Харламова за плечо. Сквозь ковбойку чувствуется надёжное, уверенное тепло. Тарасов никогда его не трогал раньше. А за сегодня это уже второй раз.

- Не дури, Валера, - говорит он медленно. - Ты мне наговорил всего... так вот, не дури. Держи в себе.

И добавляет, тяжело сглотнув:

- Я же держу.

Харламов неверяще смотрит на него, в горле жжёт, щиплет в глазах, муть в голове вдруг сносит потоком чистого солёного ветра. Издевается, думает он с ужасом. Зачем?

Он делает пару неверных шагов назад, едва не споткнувшись, круто разворачивается и торопливо уходит, увязая в слежавшемся влажном песке, одурев от грохота крови в ушах, от собственной слабости, пьяной, дурной истомы. Он смутно слышит, как Тарасов зовёт его, и ускоряет шаг - его заносит, и ботинки заливает волна. Тарасов каким-то непостижимым образом снова оказывается рядом - тащит на себя, трясёт за плечи, и Харламов улыбается блаженно, всё вдруг поняв.

- Я не знал... Ну я же не знал... - оправдывается он зачем-то, и всё вокруг плывёт и кружится, и только чужие руки не дают упасть, и можно себе позволить наконец-то сделать то, о чём мучительно и долго мечталось: выдохнуть в приоткрытые жёсткие губы: “Анатольвладимыч” - и пока длится этот неловкий, почти грубый, отчаянный поцелуй, Харламов впервые за долгое время не думает ни о чём. Он кладёт ладони на грудь Тарасова, стискивает отвороты рубашки, мнёт их в кулаке, не решаясь прикоснуться к коже. Большие пальцы Тарасова скользят по его скулам, вжимаются в щёки.

Ветер доносит до них обрывки музыки и смеха. Чёрный купол беззвёздной, мутной ночи опускается сверху, отсекая лишнее, чужое, ненужное.

- Не здесь, Валера, - Тарасов отстраняется резко, глаза огромные, бешеные. - Не здесь. Не так.

Не так, покорно думает Харламов. Не так... а как скажете, Анатольвладимыч, как скажете, так и будет, потому что это уже неважно, и я всё знаю, вы сами сказали, и это была правда, я уверен. потому что вы вообще врать не умеете... Тарасов тащит его куда-то сквозь ночь, песок под ногами сменяется твёрдым асфальтом, лицо обдаёт прохладой, запах жилья, кухни, казёнщины, звон ключей, глухой голос над ухом: “Нажрался, с-скотина, ключ от тридцать пятого, пожалуйста”, а потом вдруг блаженная дурь спадает разом, когда зажигается свет и Тарасов оказывается совсем близко, сжимая кулаки и тяжело дыша. от внешнего лоска, от непробиваемой этой ироничной, глянцевой брони не остаётся и следа, и Харламов с восхищением прикасается к узкому надменному лицу, кончиками пальцев ловя знакомое тепло.

- Ва-ле-ра, - стонет Тарасов. - Дурак, господи...

И то ли смеётся, то ли надрывно дышит, пока Харламов непослушными, негибкими пальцами выпутывает пуговицы из петель, тянет ремень из пряжки, и его трясёт, трясёт невозможно, и приходится бросить всё и отпустить Тарасова, и смотреть, как тот сам стряхивает с плеч рубашку и берётся уверенно за пуговицы его, харламовской, ковбойки.

- Долго ждали, Анатольвладимыч? - Харламов пытается пошутить, но выходит нелепо и жалко; Тарасов досадливо дёргает уголком рта, сдёргивает ковбойку и кладёт ладонь на грудь Харламова.

- Молчи, ладно? Просто молчи, Харламов.

И Харламов молчит - он больше не произносит ни слова, потому что никаких слов не нужно, за них говорит всё остальное - и прикосновения, лихорадочные, торопливые, и губы, и руки, и снова губы - там, где нестерпимо тяжело, горячо и почти больно. Он молчит - только стонет, хрипит, кусает себя за солёное мокрое запястье, глуша крик, и смотрит широко раскрытыми глазами, как на потолке в свете ночника мечутся их огромные, сплетённые в одно тени.

Занавески полощутся в распахнутом окне - надуваются бледными парусами. На губах Харламова - солоноватый налёт, непривычный терпкий вкус, резкий, как сам Тарасов. Он лежит, раскинувшись звездой поперёк влажной измятой постели, Тарасов сидит на краю, курит и молчит. Бледная спина поблёскивает в полумраке, хочется потрогать, размазать выступивший пот, облизать ладонь, и без того пахнущую им, Тарасовым.

- Валера, - хрипло говорит Тарасов, не оборачиваясь. - Никому. Никогда. Ты понял?

Харламов смеётся беззвучно.

- Вы с ума сошли, Анатольвладимыч...

- Да, Валера, - Тарасов затягивается напоследок, давит окурок в пепельнице и поворачивается к Харламову. - Я сошёл с ума.

Небо за окном неохотно розовеет, пуская по водной ряби мелкие бледные блики.

Харламов медленно закрывает глаза и бездумно улыбается.

[девочка Ив]

Авввв, автор, это очень здорово!
Обожаю такие взаимоотношения!

- Вы... зачем?

- Ты мне наговорил всего... так вот, не дури. Держи в себе.

Я же держу.

просто протащило.

- Ва-ле-ра, - стонет Тарасов. - Дурак, господи...

Как я люблю диалоги. Такие - особенно

Спасибо, да. Отлично.

[Гость]

Это и-де-а-ль-ный текст, спасибо, автор. Очень атмосферный, очень правильный, я аж забыла как дышать и-пусть-весь-мир-подождет. Нет ни слова которое я бы исправила, хотела видеть иначе.

Не дури, - спокойно говорит он. - Уехать ему захотелось... - Словно только это и услышал. - Давай вечером поговорим, в ресторане. А сейчас жми на берег, Харламов, синий весь уже.

едва не упав, и во все глаза смотрит на Тарасова - тот стоит перед ним, ладный, собранный, в белой рубашке без галстука и тёмных, идеально отглаженных брюках. Выбившаяся из уложенной причёски прядь крутым завитком падает на лоб. В сумерках его кожа кажется очень бледной.

вот это - идеально для Меньшикова.
остальное, когда уже сближение - тоже - но это просто как кадры сразу перед глазами встают.

спасибо вам еще раз. это потрясающе.

заказчик

[Гость]

Грациозный Юнкер, ащащ, автора размазало от радости)
Гость, заказчик, я дико рада, что мне удалось угодить - честно говоря, мне казалось, что я местами увлеклась, перегнула, где-то не дотянула... но раз вы счастливы, то и я тоже
АВТОР

[Крошка Пингви]

автор дорогой, какое у вас море)))) хочется прямо туда прямо сейчас)) и весь ээтот юст, размышлятельный мальчик Валера, разрешательный все проблемы Тарасов - спасибо вам за них родимых) ну и моря тематика - вообще великолепнейшая огранка для этих отношений у вас получилась)))

[Гость]

и море, да - именно такое как надо весь текст просто как из моей головы вынули, как про мои ощущения писали.

заказчик

[Moura]

Автор, спасибо, размазало - в лучшем смысле. Это море, это растапливающее солнце, запах водорослей и безлунная ночь, всё это ощущение, что, может быть, потом ничего и никогда не будет, но здесь и сейчас, в этой выключенности из мира, - есть. Эта лёгкая отчаянная полу-безуминка в Валере (топь, всё, глубина, не спастись) и этот ваш Тарасов. Это всё просто ащщщ. Текст пьётся залпом, волнующий и совершенно восхитительный. Спасибо, это было абсолютно прекрасно. Всё пробрало и всё - кинк на кинке. Цветов вам, автор!

И добавляет, тяжело сглотнув:
- Я же держу.

***

- Ва-ле-ра, - стонет Тарасов. - Дурак, господи...

***

- Молчи, ладно? Просто молчи, Харламов.

Вот здесь - раз за разом - Геннадий кончился как личность (с) и начался как бог весть что. Всё, дальше и в процессе было только шалое погружение. Спасибо ещё раз.

[Гость]

lutikov@,

автор дорогой, какое у вас море)))) хочется прямо туда прямо сейчас)) и весь ээтот юст, размышлятельный мальчик Валера, разрешательный все проблемы Тарасов - спасибо вам за них родимых) ну и моря тематика - вообще великолепнейшая огранка для этих отношений у вас получилась)))

они такие, дадада, они впишутся в любое - хоть в море, хоть в пустыню, куда угодно)
спасибо огромное!

Moura, ваши рецензии - как ваши тексты - проглатываешь залпом, растекаешься от щенячьего счастья) спасибо!

СЧАСТЛИВЫЙ АВТОР

[curiouser and curiouser]

Чудесно получилось! Спасибо!

[Holy Allen]

Автор. Меня каждой строчкой насквозь прошивало. Спасибо вам. Это так...красиво. Спасибо.

[marsi]

великолепно!

[Эдема]

Я знаю, что я не оригинальна) но все же!

И добавляет, тяжело сглотнув:
- Я же держу.

- Я не знал... Ну я же не знал...

Спасибо дорогой автор!

а море для меня - кинк, кинков)))) кто знает , тот поймет)))

[Гость]

**yana**, Tommy_Wiksen, marsi, Эдема, спасибо вам, дорогие мои)


АВТОР

[kittymara]

Спасибо!

[Джейки]

и ещё раз - спасибо!
люблю тебя, автор)))))))))))))))))))

[Бастард]

Автор, это было прекрасно!)

[Синдром смеющейся марионетки]

Хочу с ними на море
Здорово получилось, замечательный текст. Красивый и атмосферный, спасибо вам за него.

[zlaya_mirabella]

Очень атмосферно получилось! Вкус соли на губах чувствуешь и запах одеколона) Спасибо!